Апрель

— …И по изложенным выше основаниям Особое Присутствие Правительствующего Сената определяет подсудимых —

Шевырева, 23 лет,

Ульянова, 21 года,

Осипанова, 26 лет,

Андреюшкина, 21 года,

Генералова, 20 лет,

Волохова, 21 года,

Канчёра, 21 года,

Горкуна, 20 лет,

Пилсудского, 20 лет,

Пашковского, 27 лет,

Лукашевича, 23 лет,

Новорусского, 26 лет,

Ананьину, 38 лет,

Шмидову, 22 лет,

и Сердюкову, 26 лет,—

лишив всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение.

Сухо и кисло стало во рту. Земля пошла из-под ног. Руки сделались ватными, непослушными. Морозные иглы тронули кончики пальцев, колени…

3

Депутация, возложив венки на могилу Добролюбова, вернулась на площадь перед кладбищем. Кто-то предложил в знак протеста против незаконных действий полиции и градоначальника организованно пройти по центральным улицам города. Энергия, сдержанная кладбищенскими воротами, оставалась до сих пор неизрасходованной, и поэтому предложение о демонстрации было принято с восторгом. Младшекурсники начали тут же что-то кричать, размахивать руками, бросать вверх шапки. Старшие пытались навести порядок.

— Тише, господа. Надо сделать все обдуманно. Иначе ничего не получится.

— Долой Грессера! Долой полицию!

— Господа, что за мальчишество! Может окончиться неприятностью.

— Ура Добролюбову! Ура Чернышевскому!

— Господа, господа! Будьте же благоразумны…

Начали строиться в ряды. Неожиданно оказалось очень много курсисток-бестужевок. Их «прятали» в центр каждой шеренги.

Двинулись спокойно, организованно. Впереди шел университет, потом технологи, медики, лесники.

Оставшиеся на площади городовые некоторое время растерянно смотрели вслед демонстрации, но, спохватившись, тоже построились и под командой пристава отправились вслед за студентами.

Необычное, неожиданное настроение всеобщего подъема царило в студенческой колонне. Шагалось бодро, уверенно, весело. Все чувствовали себя членами какой-то единой большой и дружной семьи, вышедшей бороться за нужное, справедливое, правое дело. Шутили, смеялись, балагурили, по рядам передавали только что рожденные остроты по поводу недавних столкновений с городовыми.

— Господа, песню, а?

— Нет, нет, никаких песен! Нельзя серьезную манифестацию превращать в увеселительную прогулку.

Свернули на Росстанную улицу, дошли до угла, повернули на Лиговку и… вдруг увидели, что дорогу колонне преградил новый наряд полиции. Впереди полицейских красовался на коне сам градоначальник Петербурга генерал-лейтенант Грессер.

Колонна остановилась.

— Предлагаю немедленно разойтись! — закричал Грессер, подняв руку и привстав на стременах. — Дальше я вас не пропущу!

— Почему? В чем дело? По какому праву?

— Во избежание нарушения порядка на центральных улицах.

— Но мы же идем организованно. С мирными целями.

— Все равно нельзя. Не положено. Советую закончить на этом выражение ваших чувств к Добролюбову.

Аня, не отходившая от брата ни на шаг, увидела, как после слов Грессера Саша нахмурился и быстро взглянул на стоящих рядом Говорухина и Лукашевича.

— Что же делать, господа? — неуверенно спросил кто-то сзади.

— Что делать? — переспросил Саша и нахмурился еще сильнее. — Идти вперед, разумеется.

И он снова взглянул на Лукашевича и Говорухина.

— Вперед, — тихо сказал Лукашевич.

— Вперед! — подхватил Говорухин.

Передняя шеренга, заколебавшись, сделала несколько шагов в сторону Грессера. За ней двинулись остальные. Градоначальник, отъехав с мостовой на тротуар, сделал какой-то знак рукой.

И тотчас все услышали позади себя дробное цоканье копыт. Колонну студентов, обнажив шашки, на рысях обгонял казачий отряд.

Странно было видеть казаков в такой непосредственной близости от себя. Чубатые головы, угрюмо-сосредоточенные лица, непроницаемые щелки недобро прищуренных глаз. Казаки скакали вдоль демонстрации молча, опустив вниз клинки сабель, даже не глядя на потерявшую свои стройные еще минуту назад очертания студенческую колонну.

Проскакав вперед метров на сто, казаки вдруг резко повернули лошадей и с гиканьем и свистом помчались прямо на студентов. Впечатление было ужасное. Казалось, что еще несколько секунд, и вся демонстрация, оросив кровью мостовую, будет изрублена на куски.

Передние ряды дрогнули, попятились назад, все оглянулись— позади демонстрации Лиговка была перекрыта отрядом конной полиции.

Кто-то, не выдержав, закричал…

Грессер взмахнул рукой…

Буквально в нескольких шагах от первой шеренги казаки начали резко останавливать коней. Лошади, разгоряченные аллюром, обозленные внезапной остановкой, вскидывались на дыбы, били воздух копытами, желтая пена из-под мундштуков и удил летела на головы студентов.

Слева была решетка Лиговского канала, позади — конные городовые, впереди — казаки. И только справа путь был свободен — под широкую каменную арку приземистого двухэтажного дома.

Арка вела во двор полицейского участка.