Апрельская ведьма

– Если бы ты вела себя как взрослая, с тобой и обращались бы как со взрослой, – сказала Марианна, положив белую ладонь на Биргиттин кухонный стол. Биргитта заплакала во весь голос, и самые настоящие слезы покатились по ее щекам.

– Но я же не виновата! За что меня-то наказывать? Это ведь Дог дрался, а не я!

Марианна наклонилась над столом и забарабанила костяшками пальцев:

– Насколько мне известно, Дог бил тебя, а не мальчика. Его будут судить – и за это, и за многое другое. Но не могли же мы допустить, чтобы мальчик остался один в пустой квартире, когда тебя увезли на неотложке, а Дога в полицейской машине? Сама понимаешь, мы вынуждены были о нем позаботиться.

Биргитта стукнула по столу кулаками:

– Но я хочу, чтобы его мне отдали назад! Это мой ребенок!

Марианна откинулась на спинку стула и покачала головой:

– Хватит, Биргитта. Это бесполезно. Сама подумай. Мальчику восемь месяцев, а весит он меньше четырехмесячного. Когда он попал в приемную семью, у него были синяки на бедрах и попка вся в язвах. Плюс обезвоживание организма. Это называется плохой уход, Биргитта. Халатность. Если не жестокое обращение. Приемная мама – медсестра, она опасается серьезных последствий и забрала его в больницу. Он все еще там, семья каждый день его навещает, а приемная мама вообще сидит там с ним целыми днями…

Биргитта запустила руку в волосы и дернула.

– Она не его мама, – каркнула она не своим, ведьминским голосом. – Пойми же ты, сука! Я его мама! Я! И больше никто!

У Марианны глаза были на мокром месте, даже в гневе Биргитта это заметила: в первый раз за много лет Марианна из комиссии по делам несовершеннолетних среагировала по-человечески, без этих паскудных нравоучений и нотаций. Открыв сумочку, она принялась копаться там, искать платок, а потом обернула им указательный палец – графиня вонючая!

– Они хорошие люди, Биргитта! Они его любят. Вы с Догом не удосужились ему даже имени дать, так что это пришлось сделать им. Мальчика назвали Беньямин.

Беньямин! И выискали же имечко! Его должны были звать Стивом. Или Диком. Или Ронни. Это они с Догом решили, еще когда она с пузом ходила. Может, они просто еще выбрать не успели – да какое собачье дело этой Марианне!

– Биргитта, дорогая моя. – Марианна приложила к носу платок. – Я понимаю, как ты огорчена и расстроена, но тебе всего девятнадцать лет – вся жизнь впереди. Пройдут годы, и ты все сама поймешь. Нехорошо, чтобы ребенок рос в атмосфере постоянных скандалов, а у вас с Догом в последний год, как я понимаю, появились сильные расхождения во взглядах. Кроме того… – Марианна понизила голос, подавшись чуть вперед и тихонько постучав по столу. – Кроме того, как я понимаю, ты иногда ездишь в Норчёпинг. В Салтэнген. Пошла по маминым стопам и в прямом, и в переносном смысле. Знаю – закон этого не запрещает, и тут наши социальные органы мало что могут сделать. Но оставлять грудного младенца одного более чем на сутки – это серьезное нарушение правил ухода и грубая халатность. А по словам соседей, ты поступала именно так всякий раз, когда уезжала в Норчёпинг. Так что мы просто были вынуждены вмешаться. Ради мальчика.

Она снова откинулась назад, сунула носовой платок в сумочку и застегнула ее. Вальс слез, стало быть, окончен, – она глянула на Биргитту совершенно сухими глазами и сказала:

– Оставь его в покое, Биргитта. С ним все будет хорошо. Ведь ты же не хочешь, чтобы с ним все было так же, как с тобой?

Биргитта ждала, что потом ее заметут, но менты отвезли ее вместо этого в дурдом в Вадстену. Драчливых баб в то время считали чокнутыми, не представляли себе, что девчонка в своем уме могла дать кому-нибудь в рожу. А Биргитта врезала Марианне как следует, повалила ее на пол прямо на кухне и то лупила, то плевала в физиономию. Говорят, после такой трепки старушенция ушла на досрочную пенсию и свалила из города. Очень может быть. Биргитта, во всяком случае, с тех пор ее ни разу не видела, и это просто отлично. Было бы отлично еще и удрать от этой лицемерной шкуры, Маргареты. Она тоже получит по морде, но на прощание и по-другому. Чистый маразм – лупить своего шофера посреди дороги. Зато от разбитых иллюзий иной раз больнее, чем от разбитой челюсти. Спросите Биргитту. Она знает. Она попробовала и того, и другого.

– Что ухмыляешься? – спрашивает Маргарета. – Я сказала что-нибудь забавное?

Биргитта барабанит пальцами по приборной доске, что-то напевая себе под нос. Сигареты лежат слева от Маргареты, до них можно было бы дотянуться, когда бы не ремень безопасности.

– Ты куда? – ошарашенно восклицает Маргарета, видя, как Биргитта расстегивает ремень. Биргитта не отвечает, а, преспокойно перегнувшись через руль, хватает желтую пачку. Маргарета тормозит так резко, что машину едва не заносит, ее голос перерастает в крик:

– Ты с ума сошла?

Биргитта по-прежнему не отвечает, а все так же спокойно усаживается и снова пристегивает ремень.

– Ты с ума сошла! Мы чуть в кювет не влетели!

Господи. Совсем спятила. Прямо истерика.