Иногда глаза Юлианы были словно замерзшие озера, из которых не удавалось выловить ничего, кроме следов раненой памяти, едва видимых вспышек сладкой тоски, которая, как казалось мне, объединила нас, но в чем заключался глубинный смысл этой тоски, я не мог распознать. Она была всегда на расстоянии, а вместе с тем была рядом со мной, с удовольствием общалась и часами могла разговаривать, а время от времени мы ходили на прогулку, то вдвоем, то с Рутой, и они, словно две козы, скакали на лугу. В такие моменты можно было, наблюдая за ними, все же заподозрить, что эта веселая, смеющаяся пара – на самом деле не юноша и девушка, а две девушки. Однако Рута ничего такого не замечала – она была совершенно ослеплена своей любовью и смотрела на Лоренцо очарованным взглядом. Любовь слепа настолько, что не видишь очевидного. Скажем, когда мы выбирались на прогулку, прихватив еду и напитки, Юлиана не уходила со мной в кусты, как делают все мужчины, а пряталась отдельно, а потом делала вид, что нашла какие-то особые цветы и дарила Руте, вызывая в ней еще более сильную вспышку симпатии и безудержного вожделения.
Я осознавал, что любовь – фантом, что ее нет, или же она бывает только нашим заблуждением, которое помогает нам жить, заставляет жить. Но чтобы это понять, надо сначала влюбиться и не ожидать от любви того, чего она дать не может, осознавая, что любовь ничего не изменит в твоем одиночестве, в твоем путешествии по пустыни жизни, она ничего не меняет, не меняет ничего даже в самой любви. Ибо любовь – это соломинка, за которую мы хватаемся, утопая в одиночестве, в собственном эгоизме. Даже смерть мы воспринимаем эгоистически, как Нарцисс, который сходил с ума от возможности потерять самого себя. Нужно иметь в себе что-то от Нарцисса, чтобы это понять, потому что смерть эгоистична. Античные боги были бессмертны, потому что никогда не существовали. Ни один из нас не в состоянии представить минуту, когда его не станет. Все умершие вокруг нас не умерли в нашем сознании – они просто ушли, исчезли, оставив после себя пустоту, похожую на ту, что появляется на месте портрета, который сняли со стены. Эта пустота еще долго будет угнетать нас и причинять боль, но не страх, панический страх, который возникает только ночью, когда начинаешь думать об исчезновении собственного портрета из галереи знакомых и друзей. «Я перестану существовать» – это невозможно, невозможно произнести. Лучше об этом не думать, и я пытаюсь изменить течение своих мыслей.