Аптекарь

Такое впечатление, что та пустота, которая образовалась с исчезновением Гальшки, сама собой заполнилась чем-то другим, более качественным и привлекательным, разделившись на три персоны – Юлиану, Руту и Айзека. С той лишь разницей, что с Юлианой у меня отношения были дружеские, но не близкие. Я пытался воспринимать ее как юношу, чтобы не выдать ни себя, ни ее, и когда она дома разговаривала своим естественным голосом, мне порой было непросто убедить свое сознание, что она – это тот самый человек, который час или два назад лихо брался за ланцет и не уворачивался от брызг крови. Я действительно убедился, что она очень хорошо освоила науку, и удивлялся, с какой смелостью она делала вскрытия или ампутировала ноги или руки. Я видел, что ей это нравится, она как будто чувствовала удовольствие, когда что-то резала, вспарывала, зашивала. Я наблюдал подобное у мужчин-хирургов, да и в конце концов, я сам в такие минуты входил в подобное состояние, но видеть это в женщине, в тонких женских пальцах, мне было странно. Кстати, о пальцах. Я давно заметил, что в основном у хирургов пальцы колбасками, такими не сыграешь на клавесине. У Юлианы были красивые длинные девичьи пальцы, и это было фактически единственное, что могло ее выдать. Когда я порой касался их, она не отвечала на мои прикосновения, рука ее была всегда холодна, словно неживая. Я видел, как Рута не раз тоже пыталась ее коснуться, делала это всегда как можно незаметнее, отводя взгляд и словно невзначай, но и она испытывала разочарование – рука Юлианы только на одно короткое мгновение позволяла себе попасть в плен, а затем исчезала. Это раздражало Руту, она сразу мрачнела, а как-то чуть не заплакала, потупившись и скривив губки, но сразу же взяла себя в руки, сделав вид, будто укололась булавкой. Эти игры могли продолжаться до бесконечности, а я терял терпение, я хотел как можно скорее разорвать всю эту паутину неопределенности, каким бы ни был результат, я хотел приблизить его, уже и немедленно. Хотя смелости все равно не хватало.