Аптекарь

Парусный корабль «Сан-Иеронимо», принадлежавший к типу пинас, от латинского названия сосны, из которой был изготовлен, отчалил от порта Дюнкерк в начале июня 1647 года, через более чем полгода с тех пор, как французы вместе с запорожскими казаками отбили Дюнкерк у испанцев. Пинас был одним из любимых кораблей корсаров севера, а Дюнкерк в последние годы как раз стал их надежной базой. Испанцы давали корсарам специальные разрешения на захват и грабеж судов, которые принадлежали врагам испанской короны. «Сан-Иеронимо» был одним из них, а его название – одним из многих, которыми этот корабль нарекали. Вовремя сориентировавшись в ситуации при штурме Дюнкерка, капитан Корнелис ван Марлант быстренько переметнулся на сторону французов и поддержал их штурм своими пушками. Зато теперь он мог спокойно отправиться туда, куда ему хотелось. На корабле было немало награбленного товара, который французы не конфисковали, и его надо было распродать.

На носу, опираясь на фальшборт, стоял красивый юноша и смотрел щурясь на горизонт, где скоро должен был появиться Гданьский порт. Шляпу свою он держал в руке, чтобы ее не сдул ветер. За все дни путешествия никто из пиратов не смел его задеть какими-либо бессмысленными разговорами или вовлечь в свою компанию. Капитан Корнелис строго запретил это, и корсары знали причину, потому что именно этот юноша, которого звали Лоренцо ди Пьетро, спас капитану жизнь, когда тому раздробило ногу из мушкета. Юноша – а он был доктором медицины Падуанского университета – умело остановил кровотечение, пережал капитану яремную вену, отправив его, таким образом, в небытие, и отнял раздробленную ногу. Теперь капитан хромал на деревянной культе, но зато был жив и полон планов. На радостях он даже выделил молодому доктору отдельную каюту. Но и он не знал тайны юноши, потому что под его личиной притаилась совсем другая личность, настоящее имя которой было Юлиана.

Девушка, переодевшись в парня, поступила в университет, и все годы обучения старательно хранила свою тайну. Ее призванием была хирургия, а лучшей практики, чем военные баталии, еще поискать, и Юлиана отправилась в Нидерланды и присоединилась к французской армии, воевавшей с испанцами. Под Дюнкерком оказалось особенно много работы – бывали дни, когда она оперировала без перерыва, с ног до головы забрызганная кровью, только изредка подремав часок-другой. Чтобы помыться, она должна была ждать ночи и пробираться к каналу, стараясь не попасться кому-нибудь на глаза. За годы такого перевоплощения Юлиана в свои двадцать шесть приобрела уже множество мужских привычек, от манеры ходьбы до голоса, единственное, чего не хватало – растительности на лице, поэтому никто не давал ей больше двадцати лет, не видя в ней доктора, разве что бакалавра.

Хотя с тех пор, как закончились сражения, в которых она принимала участие, прошло уже несколько месяцев, видения кровавых побоищ ее не покидали. Кровь Юлиану давно уже не шокировала, запах смерти стал таким же привычным, как и запах пота. За эти несколько месяцев мирной жизни ее ладони и пальцы наконец снова стали гладкими, избавившись от порезов и царапин. Один мушкетер, которому она вынимала пулю из груди, даже схватил ее за руку и прокусил до крови, раздробив перед тем палочку, которую обычно вкладывали оперированным в зубы. К счастью, подвернулся доктор Иоганн Калькбреннер, который научил ее способу нажатия на яремную вену, после чего пациент на время терял сознание. Правда, когда его пронизывала острая боль, он мог очнуться, однако, предвидя это, раненых воинов привязывали за ноги и за руки к столу.

Целью Юлианы был не Гданьск, а Львов, где капитан собирался распродать оставшийся товар, понимая, что в Гданьске ему все распродать не удастся, ведь остановиться он там сможет не более чем на пару дней, прежде чем спохватятся местные власти и догадаются, с кем имеют дело. Тогда придется на всех парусах давать деру. Зато во Львове законы были более толерантны, и там можно не только все распродать, но и изрядно погулять в местных кабаках и с местными потаскухами.

Бродя по улочкам Гданьска, Юлиана избегала больших компаний, питалась в каких-то скромных забегаловках, где не пьянствовали моряки, а собирались преимущественно степенные купчики. Любые попытки заговорить с ней завершались короткими «да» и «нет». Она жила в своем замкнутом мире и пространстве, и ей было вполне уютно, молчаливость и погруженность в себя давно уже стали привычным способом ее существования. Она не трогала никого, но и не хотела, чтобы трогали ее.