Арабские скакуны

Все здание жило напряженной, динамичной жизнью. Открывались двери, за ними обнаруживались ряды компьютеров, лабораторные установки, кульманы и стоящие за ними люди в белых халатах, те же, кто двери открывал, торопливо перемещались по коридору до других дверей, спускались по лестницам, стояли возле дверей лифтов. На стенах коридоров висели покоробившиеся от времени стенды с фотографиями — радиолокационные установки, установки ракетные, самолеты с навешанными на них гроздьями все тех же ракет, — висела давно забытая наглядная агитация типа «Больше изделий Л-28-10 Родине!», таблицы соревнования между отделами и портреты передовиков. Этот заповедник был жизнеспособен, в нем все происходило всерьез, егеря и реликтовые звери знали свое место, и только выщербленные кафельные плитки, оторванные секции перил, битые-перебитые ведра для окурков в местах для курения, облупившаяся краска, общий бедноватый вид сотрудников, их осунувшиеся физиономии говорили, что кредиты здесь действительно нужны!

Все встреченные на пути или прошмыгивали мимо, заискивающе улыбаясь моей сопровождающей, или показно-фамильярно — «Галочка Владимировна, приветствую!» — с нею здоровались, а она степенно кивала в ответ. Мы прошли один длиннющий коридор, вместе с ним повернули, прошли его продолжение, спустились на три лестничных пролета, и Галочка Владимировна нажала неприметную кнопку в стене. Узкая железная дверь отъехала в сторону, мы зашли в нечто, напоминающее шлюзовую камеру, и туда начал поступать желтоватый газ без запаха, на нас нацелились маленькие видеокамеры, защелкали электрические разряды, что-то загудело и завибрировало.

— Это выход для руководящего состава, без проверочки документиков и допусков, но с полной просветочкой и полной продувочкой, — объяснила Галочка Владимировна. — Отсюда мы сразу попадаем в третий подъезд, подъезд для Генеральных конструкторов. Дышите глубже, пока газик не пройдет через вас, вторая дверка не откроется.

— Зачем все это? — спросил я, с интересом разглядывая свою сопровождающую: клонящиеся к закату женщины иногда любят употреблять ласкательно-уменьшительные обороты, особенно тогда, когда в них просыпается ретивое.

— А если вы проглотили какой-нибудь чипчик? — Галочка Владимировна наклонила голову набок и поджала губки. — А если взяли какой-нибудь секретный документик? А если…

Но узнать чуть о других способах выноса секретной информации я не успел: мы с Галочкой Владимировной были, судя по всему, чисты, вторая дверь открылась, в глаза ударило яркое солнце, вместо желтоватого газа без запаха в легкие ворвался свежий, пропитанный ароматом хвои воздух, по асфальту в трещинах полетели опавшие листья, водитель стоявшей вплотную к двери черной «Волги» открыл правую переднюю дверь, но Галочка Владимировна оттеснила его, открыла дверь заднюю, я уселся, она захлопнула дверь, сама села спереди.

Вернувшийся за руль шофер ни о чем не спрашивая тронул с места, набрал скорость, мы помчались.

— Пока не решится вопрос с кредитами, Арнольд Викентьевич будет играть в «тетрис» и слушать Земфиру, — словно продолжая начатый разговор сказала Галочка Владимировна. — Если не будет кредитиков, нас закроют. Выгонят. Расформируют.

— От кого эти кредиты зависят? — спросил я. — Кто вам их должен дать?

Глаза шофера в зеркале заднего вида показались вылезающими из орбит.

— Судьба кредитов зависит от вас. Вы будете распоряжаться огромными средствами, и часть их должна будет пойти нам. — Галочка Владимировна говорила так, словно я уже занес золотое перо над раскрытой чековой книжкой.

— Я, собственно, не против, но вот почему я должен буду давать вам деньги?

— Когда ваш сын приехал в Кокшайск, он заключил договорчик и с нашим кабэ, и с городской администрацией. Обещал денежки. И начал переводить кое-какие средства. На счет больнички нашей, для детского приютика. Но, знаете, если будет работать наше кабэ, то все детки будут в семьях, все матери будут настоящими мамочками, не будут челночничать, а отцы будут папочками, не будут водочку пьянствовать. Иначе — лучше давать деньги не приюту, а нашему кабэ. Для создания рабочих местечек. Понимаете?

— То есть вы залог благополучия?

— Мы, товарищ, всё! — вклинился играющий под простого шофер. — Без нас никуда. Согласен? Денег дашь?

— Пока еще не знаю, — сказал я. — Еще не разобрался…

Мир устроен крайне разумно: чтобы одни дети не были обделены лаской и заботой, надо было производить орудия для убийства отцов и матерей других детей. Иными словами, постоянная сиротства оставалась постоянной, как бы ни изменялось население. Мне нравилось это устройство, да и как может не нравиться гармония?

Тут мы и остановились перед страшными железными воротами, из будки вышел человек в шапке-ушанке, ватнике и кирзовых сапогах с очень короткими голенищами — его икры были раздуты, словно привратник болел водянкой, — и, заглянув в машину, начал открывать ворота, а когда они со скрипом открылись, то перед нами раскинулся заросший высокой, жесткой и бурой травой двор, в дальнем конце которого стояло трехэтажное кирпичное здание.