Арабские скакуны

— Сергей завтра не приедет, — сказал я. — Он сидит на Сардинии, в тюрьме, его обвиняют в торговле оружием.

— Опаньки! — Ашот снял шляпу и пригладил волосы вокруг лысины.

— А у меня срок условный не кончился, — покачал головой Шариф Махмутович, который слишком много думал о себе. — Они за это уцепятся и посадят меня в Бутырку. Я в Бутырку не хочу.

— Помолчи! — Ашот поправил шляпу, блеснул бриллиант на запонке, белоснежный манжет казался синим. — Бутырку мы купим, а вот Сардиния… Ну?!

«Ну?!» было адресовано явно мне. А что я мог ответить? Что я ещё знал?

Крут

… Так называли лошадей из небольшого оазиса на самом севере Аравии, у самой границы Большого Нефуда. Одна из таких лошадей, о которых судят как об очень бестолковых и пугливых, принадлежала, видимо — по правилу соединения противоположностей, очень смелому человеку, отправившемуся к морскому побережью по какой-то надобности. В пути этот человек встретил льва, ничуть не испугался, а натянул свой лук, наложил на него стрелу, выстрелил в льва и попал тому прямо в сердце, затем подошел ко льву и прикончил его. После чего он пошел к протекавшей неподалеку быстрой реке, снял сапоги, разделся, бросился в воду и начал мыться. Потом он вышел из воды, оделся, надел один сапог, прилег на бок и надолго остался в таком положении. Наблюдавшие за его схваткой со львом местные жители решили, что этот храбрец просто красуется перед ними, и спустились с холма, чтобы выразить ему свое восхищение, но нашли его мертвым. Оказалось, что в сапоге был маленький скорпион, который ужалил доблестного человека в большой палец, и тот мгновенно умер. Местные жители решили разделить имущество того человека и разыграть в кости его лошадь. Но пугливая и бестолковая крут вдруг взбесилась, расшвыряла местных жителей, столкнула тело хозяина в реку и сама бросилась следом. Местным жителям досталась только одежда умершего, ибо все его имущество находилось в седельных сумках уплывшей по быстрой реке лошади породы крут…

Все мои будильники играли Вивальди: четыре будильника, четыре времени года, классическая попса, микрочипики гнали свое, начинал один, подключался другой, продолжал третий, заканчивал четвертый, и не проснуться было нельзя. При известном воображении можно было услышать в электронном нытье скрипичные звуки, но когда будильники вытащили меня из тяжелого сна вторая водочная ночь! — я ничего представить не успел: подняв голову, я разбил себе лоб об угол кухонного стола и только тогда понял, что остаток ночи провел на кухонном угловом диване, повторяя его девяностоградусный изгиб. Моя задница и ноги располагались на коротком катете, мой верх — на длинном. Нет бы лечь иначе! Тело так затекло, что я не мог разогнуться, выбраться из-под стола, хотя бы сесть, а как был, в согнутом состоянии свалился на давно не метенный, не мытый пол, суча ногами, хлопая по полу ладонями, попытался выползти на свободное место, застрял между ножек, хрипло позвал, — памятуя о больничном житье-бытье, — на помощь, помощи, как и в больнице, не дождался, рискуя завалить стол, всё-таки распрямился суставы мои трещали, со стола грохнулась кружка, разбилась, остатки чая расплылись, смочили пыль, — и сел, привалившись к плите. Прекрасная поза для раздумий, прекрасное время для подведения предварительных итогов. Утро, утро начинается с тоски!

Ашот явно был мной недоволен, блеском зуба, короткими репликами давал понять — он считает, будто я что-то скрываю, знаю больше, чем говорю, — а еще ревновал к Сергею и несколько раз с обидой спрашивал: почему же Сергей не позвонил ему, сам с ним не поговорил? Личное так в нем выпирало, так било в глаза, что даже Шариф Махмутович забыл про свой условный срок, начал Ашота увещевать, что даже Кушнир начал его успокаивать. Но Ашот был тверд в своей амбиции, да так, что кончик у сигары откусил, а не отчикал карманной гильотинкой, и сигару подпалил зажигалкой, не спичками. Он ожесточился на меня, не подал на прощание руку, выгнал нас всех из своего лимузина, его водитель так рванул с места, что забыл в переулке Ашотова охранника, этого громилу-здоровяка, а потом притормозил, остановился, сдал назад, дал изумленному охраннику втечь в нутро лимузина и уже тогда во второй раз обсыпал нас опавшими листьями. Шариф Махмутович, подстраиваясь под Ашота, еле кивнул, прыгнул в «мерседес», полетел следом, разве что в конце улочки его огни ушли влево, тогда как след от огней ушедшего вправо Ашотова лимузина ещё держался на моей сетчатке. А Кушнир пожал плечами — ничего, мол, не понимаю и понимать не не хочу! — хлопнул дверцей «сааба» — Кушнир водил сам, лихачил, превышал, нарушал, — развернулся и уехал в противоположном направлении, к мамочке, в ночной клуб, к Интернету, слушать альтернативный джаз, щупать скромных девушек, любительниц Павича, а я остался в переулке один-одинешенек, сунул руку в карман и вдруг нащупал там пачку долларов — то ли первая зарплата, то ли окончательный расчет, поди разбери этих обидчивых, ловкоруких, умеющих не только обчистить чужой карман, но и в карман вложить!