Арабские скакуны

— Кажется, это называется ловлей с использованием приманки. Ловлей на живца. Или, если хотите, провокацией. Или как-то иначе, — сказал он. Одним словом, все было инсценировано. Спецслужбами, и не только российскими, но и нескольких других заинтересованных стран. Кооперация в борьбе с организованной преступностью. Борьба с нелегальными доходами. С отмыванием грязных денег, полученных от продажи наркотиков, оружия, живого товара. А слух о моей мнимой смерти распространили по телеканалам, по радио и в печатных изданиях, и те, кто был бы заинтересован в смерти подлинной, себя проявил. Тут же их, голубчиков, начали брать, одного за другим, одного за другим.

До меня начало доходить: главное не сама смерть, не сама жизнь, а слухи о них, все держится на слухах, слухами полнится, питается, кормится. Не быть, а слыть, не являться, а казаться.

— Тут их, голубчиков, и повязали, — нес свое канадец, — в тот же момент, в тот же день. Они, понимаете ли, сразу начали перезваниваться, назначать друг другу, как они говорят, «стрелки», делить мой бизнес. Одним словом — от них полетели пух и перья!

— А этот, с брылами? Толстяк. Ну, который говорит, будто он Сергей. Вы его знаете?

— Что он вам говорил, я не знаю, но зовут его и в самом деле Сергеем. Освобождение господина Козлицкого из итальянской тюрьмы было одним из условий этой операции. Они выпускают Козлицкого, в России арестовывают куратора сицилийцев. Ладно, ладно, вам не следует напрягаться, я потом всё подробно расскажу…

— Но последний вопрос!

— Да?

— А кого убили вместо вас?

Канадец кашлянул, поднялся и направился к стойке бара. Мне всё-таки недостает тактичности, не достает. Нет чтобы подойти к этому вопросу как-то неспешно, через вопросы промежуточные. Я всегда сразу в лоб, без обиняков. Неудивительно, что у меня далеко не простые отношения с людьми.

Дабы сгладить неловкость, — а если кого-то убивают вместо тебя, то это действительно неловкость, — я сел и огляделся. Мы находились в большой, с белыми стенами комнате. Красный рояль, барная стойка — возле нее канадец что-то смешивал в высоких стаканах, — четыре высоких табурета — в одном углу, огромный телевизор и наставленные друг на друга блоки аппаратуры — в углу противоположном, кровать под балдахином напротив окна — окно маленькое, высокое, забранное глухими жалюзи, — кожаные кресла и диван, мягкий ковер на полу. Две двери, одна плотно закрытая, по-видимому ведущая в рабочий кабинет, в узкую щель другой виден кафель ванной. На всем печать запустения, из полуоткрытого стенного шкафа возле кровати высовывался рукав кожпальто так, словно одетый в него невидимка собирался вытащить из кармана с полуоторванным клапаном пачку сигарет или кастет, а над кроватью — потная ткань балдахина наполовину отдернута и через кисею видно, что на кровати кто-то спит, а по разбросанной на стульях и на полу одежде, по двум остроносым, коротким сапожкам на высоких каблуках становилось ясно, что там спит женщина, молодая, женщина, за собой следящая, модница.

— Мы не мешаем? — полушепотом спросил я, кивнув на кровать: такой темой хорошо снимать любые неловкости.

— Сон крепкий, молодое тело, отсутствие сомнений, — канадец заговорщицки подмигнул. — Поверьте, ей снится что-то хорошее. Местные девушки, оказывается, все еще пахнут барбарисками, как пахли провинциалки в пору моей молодости, когда я по линии ВЛКСМ колесил по стране. Неужели и они будут пахнуть «диролом»?

Я пожал плечами. Если канадец опять заговорит о свободе, например — о свободе выбора между «диролом» и барбарисками, да будет спрашивать, понял я его или нет, то я снесу ему голову и уже всерьез, навсегда. Тогда его отправят на его новую родину частями, в одном контейнере — набитое полупереваренной полезной пищей тело, в другом, поменьше — башка.

— Уходит что-то трудноуловимое, такое ценное и доброе, — канадец наконец-то смешал два коктейля и, вернувшись к дивану, протянул один стакан мне. — Зимой уже нет тех живописных сугробов, по-другому пахнет морозный воздух, летом другая пыль, другой вкус мороженого. А где газвода? Где эти колбы с сиропом? Одна фанта и кола! Массовый поток, бездушность, бездуховность!

Я отпил из стакана. Усевшийся напротив меня в кресло канадец знал свое дело: вкус был великолепный, чуть горьковатый, очень крепкий и острый, такие коктейли предназначены для усугубления состояния, от них умеренные пессимисты впадают в мизантропию, имеющие заряд оптимизма пускают розовые слюни. Канадец сделал пару больших глотков, раскурил трубку, погасил спичку, набрал полный рот дыма, медленно выпустил его и сквозь дым посмотрел на меня.

— Вы чувствуете себя отцом? — спросил он. — Вы можете отвечать за свое отцовство?

— В смысле?

— Это ответственность! Тем более — сейчас, когда ваш сын мертв. Вы уверены, что справитесь?

— Там, — кивнул я в сторону плотно закрытой двери, — где-то там, в подвале, лежит мертвый человек, генерал, который сообщил, что принято решение о поддержке моих притязаний на отцовство. Что мне помогут с иском, помогут в суде. Что меня не оставят. Якобы я буду не один.