Арабский халифат. Золотой век ислама

Хишам умер в Русафе в среду, 6 раби ас-сани 125 года от хиджры (6 февраля 743 года). Халиф еще не успел состариться – ему было всего пятьдесят, но он никогда не был молод. Его наружность нельзя было назвать располагающей – он щурился. Хотя Хишам мог внушать уважение к себе, он тем не менее не имел тех качеств, которые сразу же производят впечатление на людей и привлекают их. Он не был свободен от предрассудков, но все же был благоразумным и осмотрительным. Сам он не наносил обид благочестивым; он был правильным мусульманином старого типа – другом передатчиков преданий аз-Зухри и Абу Зинада и врагом новоиспеченного кадаризма, который ставил догматические вопросы и утверждал, что человек обладает свободой воли. К своим христианским подданным халиф не проявлял нетерпимости; он вернул им (мельхитам?) в собственность епархию в Антиохии, откуда они были изгнаны на 40 лет, разумеется при условии, что они выберут патриархом не ученого и выдающегося человека, а простого монаха, его друга Стефана, на что они согласились[169]. Он сурово отчитал своего сына Мухаммеда за то, что тот приказал выпороть христианина, который, как ему показалось, его оскорбил, вместо того чтобы пожаловаться на него кади. В качестве регента он прилагал все усилия, чтобы стоять выше партийных разногласий; если бы только он смог изменить сердца арабов и наместников! Он был несколько застенчив на публике и предпочитал удаляться в немноголюдную Русафу, а в общении с людьми, которые искали его там, пользовался посредничеством своего альтер эго – кальбита Абраша, на которого мог положиться. Несмотря на все это, он держал бразды правления в своих руках, понимал свою роль и все силы отдавал выполнению своих обязанностей. Его диван, то есть казна, находился в идеальном порядке и был предметом восхищения Аббасида Мансура. Он положил конец злоупотреблению, когда военная пенсия жаловалась видным людям в качестве бенефиция; никто не получал ее – даже аристократы из Омейядов, – если только не служил лично или не присылал себе замену. Собственную долю Хишам отдавал своему мавле Якату, который воевал вместо него. В исторических анекдотах о нем, которых известно не меньше, чем историй об Умаре I, Муавии и Абдул-Малике, он прежде всего предстает очень скупым и экономным.

Это качество, само по себе, быть может, оправданное, по причине ровно противоположного поведения его предшественников, в его случае выродилось в фатальный недостаток. Целью Хишама было наполнить казну. Он делал это в собственных интересах и тем самым вызывал такое недовольство, что Аббасиды, обдумывая принципы правительства, сочли, что наилучший способ понравиться подданным – это пообещать им не строить никаких замков и не рыть никаких каналов. Канал – это имение, и замок относится к нему. Как крупный землевладелец, Хишам соперничал с Халидом и запретил ему продавать свое зерно раньше его в том случае, если цена шла вниз. Что еще хуже, он считал само государство имением, из коего следует извлекать максимальную финансовую прибыль. Его благоразумие в конце концов свелось к откровенному фискализму. Его наместники были обязаны передавать ему максимально большие суммы, и его не заботило, какими средствами эти суммы добываются. Он поднял дань для Кипра и удвоил дань для Александрии и довел до отчаяния подданных в Маверранахре, Африке и Испании. Альфред фон Кремер и его последователи могут придерживаться того мнения, что он вернулся к прежним разумным принципам Омейядов после якобы краха государственной экономики из-за политики Умара II, но в любом случае конец его довольно долгого и беспокойного правления оказался настолько неудачным, насколько это вообще было возможно. Хишам не пользовался популярностью нигде, и везде ему не везло. Он оставил свое обширное государство в гораздо более плачевном состоянии, нежели то, в котором он его нашел, и совсем не случайно пропаганда Аббасидов активизировалась именно при нем.