Арарат

— Да, да, именно так! Когда ты очутишься в иной среде, ты тоже будешь думать по-моему. А то твой Заргаров…

— О нем — ни слова! — прервал ее Тартаренц. — Ты его совершенно не знаешь. Он благородный человек, ему насильно навязали броню. К тому же он обещал всячески помогать тебе во время моего отсутствия.

— Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Но если ты так уверен в нем… Что ж, поживем — увидим… Я буду очень рада, если окажется, что ошибалась.

Тартаренц промолчал. Сытный обед у Седы не помешал Тартаренцу основательно поужинать, но вид у него был озабоченный. Он сознавал, что в течение последних месяцев вызвал чувство глубокого отчуждения у Ашхен, и это не позволяло ему говорить с ней с прежней непринужденностью. Сощурив глаза, он спросил, неловко улыбаясь:

— Скажи правду, Ашхен, очень тебе хотелось, чтобы я пошел… да?

— Очень! — искренне вырвалось у Ашхен. — Тот, кто сейчас может пойти на фронт и избегает этого, настоящий дезертир! Какими отвратительными казались и тебе и мне дезертиры, когда мы их встречали в романах и пьесах!.. А в жизни они, конечно, стократ хуже!

— Это ты говоришь о настоящих дезертирах. Но есть люди, которых подозревают без всякого основания…

— Ты прав, только нечистые душой подозревают людей по каждому поводу!

Тартаренц решил идти напролом.

— Но, Ашхен-джан, моя любовь к тебе… Что мне делать, если она сводит меня с ума? Я ведь подозревал, что ты и Асканаз… а потом, что ты с Берберяном… Вот это меня и вынуждало…

Он смутился или притворился смущенным — Ашхен так и не поняла. Сердце у нее сжалось.

— Все горе в том, что ты не умеешь распознавать чистые, честные отношения между людьми! И это страшно вредит тебе, заставляет искать во всем какие-то грязные мотивы… Асканаз… Берберян… Но это же прекрасные люди!

— Ну ладно, прости меня, Ашхен-джан… Я знаю, что они — прекрасные люди и готовы душу отдать, только бы ты бросила на них ласковый взгляд… А ведь я у них под рукой буду. Ты бы поговорила с ними… Сама понимаешь, я — простой солдат, они — начальники…

Убедившись в том, что избежать призыва в армию невозможно, Тартаренц думал теперь об одном — как бы облегчить свою службу в армии. Он был убежден, что лесть и связи помогают во всех случаях жизни.

— Неужели ты не понимаешь, что я никогда и ничего не скажу об этом ни Асканазу, ни Берберяну?! — возмутилась Ашхен. — Самое большее, что я могу сказать, провожая вас на фронт, — это то, что я желаю всем, всем вам живыми и здоровыми вернуться домой.

— Ну, хотя бы упомяни мое имя в их присутствии…

— Если придется к слову.

— Скажи мне по совести, Ашхен-джан, любишь ты меня или же я для тебя ничто?..

— Зачем говорить об этом? Я всегда и от всей души стремилась к тому, чтобы ты был достойным человеком и достойным отцом для моего ребенка.

— Ах, бесценная моя!.. — воскликнул Тартаренц, обнимая ее.

Ашхен не отталкивала его, а он бессвязно твердил:

— Больше года уже, Ашхен-джан… словно и впрямь на фронте был… сжигает меня тоска по тебе!..

…Ашхен проснулась на рассвете, почувствовав дыхание мужа на своей щеке. Она открыла глаза, взглянула на спящего мужа и задумалась. Да, ей не в чем упрекнуть себя, она поступила правильно: пускай он чувствует, что Ашхен способна и ненавидеть и любить с одинаковой силой! Она тихонько встала, натянула одеяло на Тартаренца и, быстро одевшись, принялась хлопотать о завтраке.

Возвращаясь из кухни, она услышала звонкий смех ребенка. Проснувшийся мальчик перебрался в постель к отцу. Тартаренц подбрасывал его вверх, щекотал босые ножки, и Тиграник заливался смехом, требуя, чтобы отец еще и еще играл с ним.

Ашхен напомнила мужу, что не время медлить. Пока она одевала Тиграника, Тартаренц горестно глядел то на кровать с двумя подушками в изголовье, то на освещенную лучами утреннего солнца Ашхен, которая казалась ему сейчас бесконечно прекрасной. Прощай теперь мягкая постель, прощай жена и мирная жизнь!.. Он молча умылся и сел завтракать.

Усадив Тиграника к себе на колени, Ашхен поила его чаем.

Тартаренц поспешно доел яичницу и взял Тиграника на руки. Мальчуган как будто почувствовал, что ему предстоит разлука с отцом: закинув ручонки за шею Тартаренцу, он покрывал поцелуями его лицо.

— А ну покажи, как ты любишь папу, сынок?

Широко раскинув ручонки, Тиграник со смехом приговаривал:

— Вот столько, папа, во-от столько!

— Ну, теперь иди к маме, Тиграник. Я ухожу, больше не увидишь своего папу…

— Ну, зачем говорить об этом ребенку?! — остановила его Ашхен.

— Да разве он понимает что-нибудь?

— Дети в этом возрасте очень чутки и впечатлительны. Он запомнит твои слова и будет их все время повторять… Нет, Тиграник, милый, папа шутит: он скоро вернется и привезет тебе игрушек и конфет, — обратилась к ребенку Ашхен.

Она хотела взять Тиграника, но тот обвил ручонками шею отца и захныкал:

— Не-е, не хочу… Не уходи, папа…

— Вот видишь, Ашхен-джан?.. Я же не из-за себя…

— Хорошо, хорошо… К чему говорить об этом?..

— Я к тому говорю, что я из-за ребенка не хотел… Вот видишь, не хочет оторваться от меня!