Арарат

Поезд тронулся.

— Итак, Абдул, наш маршрут изменился: через Евлах, Кировабад и Тбилиси — Ереван!

— Но как же это получилось?

— Говорят, что та линия очень загружена, а этот маршрут, мол, удобнее…

— А уж об удобстве и говорить нечего: Фатьма чуть не пляшет от радости!

Все собрались в купе. Абдул уселся рядом с женой. Пресытившийся шоколадом Касум забрался на колени к бабушке и с интересом поглядывал на отца.

— Иди ко мне, сынок, иди! — ласково позвал Абдул, беря на руки малыша.

Касум таращил глаза, но, разморенный дневной жарой, вскоре задремал. Абдул приподнял его и начал целовать в щеки. Касум поежился, улыбнулся, ухватился пальчиками за ордена отца и так и заснул. После того как Абдул уложил сонного малыша рядом с бабушкой, он не сразу смог выпрямиться: пальцы сынишки крепко держались за «Славу» отца. Фатьма осторожно, один за другим, отвела пальчики Касума, и лишь после этого Абдул сел на свое место.

Попросив мужчин потесниться, старая Зульфия положила на полку большой сверток.

— А ну, развернем свадебный узел! — весело воскликнул Гарсеван.

На столике разостлали газету и разложили на ней жареных кур, баранью ляжку, сыр, лаваш, слоеные пирожки с начинкой из прожаренной муки с сахарным песком, любовно приготовленные руками Зульфии и Фатьмы.

— Застольное собрание объявляю открытым! — подняв в воздух куриное крылышко, провозгласил Лалазар.

В Баку успели купить несколько бутылок вина. Все по очереди предлагали тосты. Зульфия все подбавляла еды, Фатьма передавала лакомые кусочки тем, кто сидел подальше.

— Покушай и ты, баджи[21], что ты все нас угощаешь!.. — обратился к Фатьме Гарсеван.

— Она душой насытилась! — усмехнулась Зульфия.

…Приподнял покрывало… —

вполголоса пропел Лалазар строчку из своей любимой песни.

Товарищи уплетали аппетитно приготовленные домашние закуски, запивая вином и задушевно беседуя, пока Гарсеван не предложил заключительный тост:

— Ну, ребята, а теперь поблагодарим Зульфия-ана́ и пожелаем ей долгих лет здоровья и счастья!

— Правильно сказано! — первым отозвался Ара.

— И всем нам пора на боковую, поздно уже! — внушительно проговорил Гарсеван, обводя взглядом товарищей.

Пожелав оставшимся спокойной ночи, Гарсеван, Ара, Лалазар и Кимик перешли в соседнее купе.

Глава восьмая ВОЗВРАЩЕНИЕ

— Так, говоришь, не видать еще?

— Да нет, бабушка, только-только вышли со станции!

— Что ты все повторяешь: «вышли» да «вышли»!

— Так ты же не захотела, чтобы мы поехали на станцию! А то увидели бы первые…

— На станции и не увидели бы ничего. Тут лучше будет.

— Ну, раз лучше, будем ждать.

На площади имени Ленина в Ереване переговариваются Шогакат-майрик и Цовинар, окруженные тысячной толпой. Не узнать шаловливого подростка в этой прелестной девушке! Цовинар уже семнадцать лет, в этом году она кончила десятилетку, но волосы у нее все еще заплетены в две косы, перевитые фиолетовыми лентами, лицо сохранило полудетское выражение, хотя она старается выглядеть совсем взрослой и даже поучает бабушку.

Стоящая рядом с ними Седа старается ни на минуту не терять из виду Давида и Зефюр. Давид то и дело задевает и поддразнивает девочку, унимаясь только тогда, когда Зефюр грозит пожаловаться бабушке. Совершенно поседевший Вртанес поддерживает под руку Елену. У нее скорбное выражение лица: весть о гибели Зохраба подтвердилась. Вртанес окидывает взглядом толпу на площади. На лице у многих он замечает одно и то же выражение — радости, смешанной со скорбью…

Чуть поодаль беседуют Парандзем и Маргарит, держа за руки Тиграника.

Над гулом толпы взлетает голос Цовинар:

— Идут, бабушка, идут! Вон качается знамя… вон и сами они!..

— Уже, Цовинар-джан, уже?! Говоришь, Асканаз впереди?.. Где же он?.. Не вижу я его!..

Цовинар будто снова превратилась в маленькую девочку. Не отвечая на расспросы бабушки, она радостным визгом встречает появление каждой новой колонны.

Чеканя шаг, подходили ряды. Над головами бойцов плескались алые знамена, на груди прикреплены были цветы, преподнесенные в пути, на станциях, на перроне и на улицах Еревана.

На трибуне сменялись ораторы — ученые, рабочие, колхозники. Каждому хотелось сказать задушевное слово, выразить по-своему волновавшие всех чувства. Но внимание собравшихся было приковано к рядам бойцов, каждый старался найти знакомое лицо.

На трибуну поднялся Араратян. Все взгляды устремились на него. Всем вспомнилось то же самое знамя, тог же Араратян на этой же трибуне три года назад… Тогда он давал обещание, а теперь…

Но вот на площади наступило глубокое молчание.