Ардаф

Но, несмотря на упрямство материалистических принципов, которым он пропитался, его высшие чувства уже незаметно для него самого начинали возрождаться; память его невольно возвращалась к первым нежным дням ранней юности, когда яд сомнений ещё не просочился в душу; его характер, от природы возвышенный, творческий и горячий, начинал пересиливать погибельное дыхание слепого атеизма, которое временно парализовало его силы; и, по мере того как он всё больше и больше невольно поддавался кротким убеждениям этих дружественных сил, прежняя горечь постепенно смягчалась. В нём теперь не осталось и следа того мрачного, насмешливого и безрассудного презрения, которое до недавнего мистического опыта проявлялось во всём его поведении и манерах; улыбка теперь чаще появлялась на его губах; и он, казалось, охотно демонстрировал солнечную сторону своего характера – характера страстного, откровенного, благородного, в котором лишь немного исказились истинные качества и сузился круг привлекательных черт. Над его нынешним состоянием рассудка довлело любопытное, смутное чувство полуприятного раскаяния: хрупкие, неопределённые, почти божественные предположения наполняли его мысли той же свежестью, что прохладный ветерок дарует увядающим, поникшим цветам; поэтому, когда Гелиобаз, подняв «Ездру» в серебряном окладе и готовясь уйти из комнаты, следуя вечернему призыву колокола, мягко спросил: «Вы пойдёте на службу, м-р Олвин?», он сразу же кивнул с радостной готовностью, которая несколько удивила его самого, поскольку он помнил, как в предыдущий вечер сам же презирал и внутренне противился всем формам религиозных обрядов.

Тем не менее он не переставал размышлять над причиной перемены своего настроения. Он последовал за монахами в часовню с видом грациозной мужественности и спокойным почтением, которые шли ему гораздо больше, чем обидчивость и оборонительное поведение, которые он прежде демонстрировал в той же самой молельне; он прослушал впечатляющую мессу от начала до конца без малейшего раздражения или нетерпения; и хотя, когда братья преклонили колени, он не смог смирить себя настолько, чтобы тоже встать на колени, он всё же внешне воздал уважение, присев и склонив голову, – «из уважения к благим намерениям сиих достойных людей», как он сам себе сказал, чтобы утихомирить внутренний конфликт собственных противоборствующих и противоречивых чувств. По окончании службы он, как и раньше, ждал, пока выйдут монахи, и был поражён внезапным удивлением, угрызением совести и сожалением, когда Гелиобаз, шедший как обычно в конце, остановился рядом и сказал:

– Я попрошу вас проститься здесь, друг мой! Сегодня у меня много дел, и лучше бы нам уже не видеться перед вашим отъездом.

– Отчего же? – спросил поражённый Олвин. – Я рассчитывал на новый разговор с вами.

– Ради чего? – мягко спросил Гелиобаз. – Чтобы мне пришлось доказывать, а вам отрицать то́, что Господь со временем уладит Сам? Нет, не будет добра от подобных споров.

– Но, – поспешно заговорил Олвин, ярко вспыхнув при этих словах, – вы не дали мне возможности вас отблагодарить…

– Благодарность? – спросил Гелиобаз почти грустно, с тенью упрёка в тоне мягкого, зрелого голоса. – Вы благодарны за то, что были обмануты трансом? Одурачены, как вам кажется, какой-то полуверой в жизнь посредством гипнотизма? Вашей первой просьбой ко мне, я знаю, было погрузить вас в обманчивое состояние воображаемого счастья, и теперь вы думаете, что вчерашнее приключение стало результатом этого в высшей степени глупого желания. Вы ошибаетесь! И, как обстоят дела, благодарностей мне не требуется. Если бы я и в самом деле вас загипнотизировал, то, вероятно, заслуживал бы некой награды за применение своих чисто профессиональных умений, но, как я уже вам сказал, я ничего не сделал. Ваша судьба, как это и было всегда, находится в ваших руках. Вы нашли меня по собственной воле, вы использовали меня как инструмент – безвольный инструмент, запомните! Короче, – тут он заговорил медленнее и с сильным ударением, – вы отправляетесь к полю Ардаф, чтобы разрешить загадку, а именно: не является ли то, что мы зовём жизнью, сном, а сон, быть может, не есть ли реальность! К этому вашему предприятию я не имею никакого отношения, не стану и говорить больше ничего, кроме как, да поможет вам Бог на вашем пути!

Он протянул руку, Олвин пожал её, испытующе глядя в прекрасное, мудрое лицо, ясные, печальные глаза, на твёрдый, но чувственный рот, где покоилась серьёзная, но добродушная улыбка.

– Что вы за странный человек, Гелиобаз! – импульсивно воскликнул он. – Хотел бы я узнать вас лучше!

Гелиобаз одарил его дружеским взглядом.

– Стремитесь лучше узнать побольше о себе самом, – просто ответил он. – Нет более глубокой, великой и сложной тайны для познания, чем тайна собственного существования!

Олвин всё ещё сжимал его ладонь, не желая отпускать. Наконец отпустив её со вздохом, он сказал:

– Что ж, в любом случае, хоть мы и прощаемся, но ненадолго. Мы просто обязаны встретиться вновь!