Ардаф

Мгновенная дрожь потрясла Олвина при этих словах. Он смотрел на неё в замешательстве и начал считать, что раз уж эта девушка, столь хорошо усвоившая таинственные речи и манеры, была явно отправлена на эту встречу с ним, то его едва ли можно винить в том, что он примет её слова за истину и насладится полным правдоподобием этого романа и необычайностью приключения.

Глаза его сверкали, когда он смотрел на неё, стоявшую пред ним, столь беззащитную и всю во власти его милосердия; его прежняя ленивая, скептическая улыбка заиграла на гордых губах – та самая улыбка мраморного изваяния Антиноя, сказавшего: «Поставьте меня пред лицом Истины – и я всё-таки не отброшу сомнений!» Выражение невольного восхищения и пробуждающихся страстей омрачило его лицо, он хотел что-то сказать, но она, глядя на него пристальным, наблюдательным, страстным взглядом, вдруг заломила руки в отчаянии и издала болезненный, рыдающий крик, поразивший его в самое сердце.

– Теос! Теос! О мой неверный возлюбленный! Что могу я сделать для тебя! Любовь, которой ты не видишь, не будет понята тобой; любви, которой ты противишься, ты не признаешь! Увы! Мой путь был напрасен, затея моя – безнадёжной! Ибо пока твоё неверие противится моей мольбе, как я могу увести тебя от опасности? Как перекинуть мост через пропасть между нашими душами? Как заслужить для тебя прощение и благословение у Царя Христа!

Слёзы стремительно хлынули из её глаз, и Олвин, устыдившись, подскочил к ней в раскаянии.

– Ты плачешь из-за меня? – воскликнул он. – Милая Идрис, не трать слёз на недостойного, а лучше улыбнись и снова говори о любви! И мелодия твоего голоса станет моим евангелием, взгляд твоих мягких глаз – моей верой, а что касается прощения и благословения, то мне не нужно иного, кроме твоего! Любовь – мой единственный бог, и кто усомнится в его могуществе и не воздаст ему достойного поклонения? Вместе мы отслужим прекрасную мессу любви, и сами небеса нарекут этот день днём Святой Идрис и всех ангелов!

Она слушала, опустив взгляд, слёзы её высохли, и неожиданная надежда осветила лицо. Когда он замолчал, она заговорила чистым мелодичным голосом:

– Да будет так! Пусть небеса поистине осветят все чистые мысли и освободят душу моего возлюбленного от греха!

И, медленно приблизившись, словно нежный цветок ириса на ветру, она положила руки на его шею и коснулась губами его губ. Какой неописуемый экстаз охватил его тогда! Он обхватил её за талию и склонился к ней, позабыв обо всём, кроме того, что вся её красота принадлежала наконец ему этой ночью, – ночью, которая в своём безмолвном, прекрасном бреду любви завладела им и казалась, словно мусульманская ночь Аль-Кадр, «лучше тысячи месяцев»!

Как вдруг холодная дрожь заморозила кровь в его венах: что-то леденящее и неощутимое, казалось, прошло меж их ласковых объятий; губы его онемели и отяжелели, зрение начало подводить. Он утопал, тонул, когда вдруг она вырвалась из его объятий. И немедленно силы резко вернулись к нему, он выпрямился, едва дыша, оглушённый и смущённый, сердце молотком стучало в каждом фибре его тела, дрожавшего от возбуждения. Он хотел вновь заключить её в объятия, но она, стоя в нескольких шагах, жестом запретила ему приближаться. Он едва заметил это, отчаянно рванувшись к ней, когда, к своему удивлению и ужасу, не смог сделать и шага! Натолкнувшись на некую невидимую преграду, он не мог коснуться её! Очевидно, ничто не разделяло их, кроме узкой полосы поля Ардаф, ярко сверкавшей цветом слоновой кости в свете луны, однако эта незримая сила оттолкнула его и крепко удерживала, словно железной цепью!

– Идрис! – громко позвал он в отчаянии. – Идрис! Приди ко мне! Я не могу приблизиться! Что-то нас разделяет!

– Смерть! – отвечала она, и торжественное слово, казалось, медленно прозвонило в неподвижном воздухе, как колокол.

Он стоял в смятении и удивлении. Смерть! Что это значит?

– Смерть лежит между нами! Одна тёмная линия, лишь одна! Но ты не можешь её преодолеть, пока не прикажет тебе Господь! И я не могу! Ибо я ничего не знаю о смерти, кроме того, что это тяжкий сон без сновидений, отведённый слишком уставшим смертным, в котором они находят краткое отдохновение промеж множества жизней – жизней, которые, словно повторяющиеся зори, вновь призывают их к трудам. Как же часто засыпал ты так, мой Теос, и забывал меня!

Она замолчала; Олвин ясно ощущал бурную лихорадку любви, которая разгоралась внутри него в её присутствии, однако он всё равно не мог освободиться от мысли о том, что она была сообщницей Гелиобаза и поэтому тоже обладала некой гипнотической силой, которая не только влекла его к ней, но и держала в оцепенении и на расстоянии.

– Ты проживал одну жизнь за другой, – продолжала она, – не думая обо мне, но я помнила и хранила верность! Рай – не рай для меня без тебя, мой возлюбленный! А сейчас в своей последней попытке, если ты действительно меня любишь…