Аргонавты

Ты остался на удивление спокойным. Ты поднял бровь и напомнил мне, что каких-то пару лет назад я выражала похожие опасения, пускай и в иной форме, по поводу непредсказуемых изменений, которые могут быть вызваны гормонами, хирургией.

Когда ты это произнес, мы стояли на кухне, и я внезапно вспомнила, как на том же самом месте судорожно листала крошечную канадскую брошюру о тестостероне (Канада в этих делах опережает Штаты на световые годы), пытаясь понять в какой-то слезной панике, что в тебе изменится после приема Т, а что нет.

К тому моменту мы безуспешно пытались забеременеть больше года. Чтобы распушить эндометрий, я глотала горсти гладких коричневых таблеток и бежевых капсул с отвратительным запахом, которые прописал акупунктурист с тяжелой рукой, оставлявший на моих ногах синяки; ты начал готовиться к мастэктомии и колоть себе тестостерон, от которого усыхает матка. Т волновал меня больше операции — в хирургии есть определенная точность, которой недостает гормональной реконфигурации, — но какая-то часть меня всё же хотела, чтобы ты сохранил свою прежнюю грудь. Мне хотелось, чтобы ты это сделал ради меня, а не ради себя (а значит, от этого желания мне нужно было избавиться как можно скорее). Кроме того, я обнаружила, что испытывала за тебя потаенную буч-браваду: У тебя давно уже борода, ты и без Т считываешься как мужчина 90 % времени, чего не могут, хотя и хотели бы, сказать о себе многие; разве этого недостаточно?

Не в состоянии произнести эти слова вслух, я сфокусировалась на возможных побочных эффектах Т: говорят, от него поднимается холестерин и страдает сердечно-сосудистая система. Мой отец умер от сердечного приступа в возрасте сорока лет без какой-либо разумной причины («разрыв сердца»); что, если таким же образом я потеряю тебя? Вы оба — Близнецы. Я зачитала список побочных эффектов, как будто его зловещее оглашение могло навсегда отвадить тебя от Т. Но вместо этого ты пожал плечами и напомнил мне, что риск от приема Т у тебя не выше, чем у биологических мужчин не на Т. Я пролепетала несколько буддистских заповедей о том, как неразумен приоритет внешних изменений над внутренней трансформацией. Что, если после всех этих больших внешних изменений тебе по-прежнему будет не по себе в собственном теле, в мире? Как будто я не знала, что границ между внешним и внутренним на карте гендера не существует —

Рассердившись, ты наконец сказал: Думаешь, мне не страшно? Конечно же, мне страшно. Но твой страх сверх моего — это уже слишком. Мне нужна твоя поддержка. Я понимаю; вот она.

Как выяснилось, мои страхи были необоснованными. Но это не отменяет того, что ты изменился. Самым большим изменением стала мера покоя. Покой не абсолютен, но перед лицом удушающей тревоги важна даже небольшая передышка. Тебя охватывает горе — но только потому, что ты так долго ждал, так остро страдал целых тридцать лет, прежде чем наконец-то обрести мир. Именно поэтому всякий раз, когда я отсчитываю четыре ступеньки на синей лестнице, вытатуированной в нижней части твоей спины, разглаживаю кожу, вонзаю в нее иглу длиной почти пять сантиметров и ввожу золотой маслянистый Т в плотную мышечную массу, я убеждена, что преподношу дар.

И вот, проведя с тобой все эти годы и увидев не раз, как маховик твоего ума производил на свет абсолютно неистовое искусство, я угрюмо корплю над этими предложениями, задаваясь вопросом: неужели проза — лишь надгробие над могилой неистовости (верности осмыслению, суждению, возражению, каким бы шатким оно ни было), — и уже не уверена, кто из нас в этом мире более «свой», кто из нас свободнее.