Ариэль Шарон. Война и жизнь израильского премьер-министра

Шарон взял вазу, вышел в свою приемную, на глазах у секретарши и других сотрудников выбросил ее вместе с цветами в урну и, не произнеся ни слова, удалился в свой кабинет, громко хлопнув дверью. Никогда больше окружение Шарона не пыталось праздновать его день рождения. По общепринятой версии, после смерти Лили любые семейные праздники потеряли для него всякий смысл, более того — попытка их отметить вызывала у него болезненные воспоминания о тех днях, когда он был моложе и гораздо счастливее.

Говорили еще, что смерть Лили убила в Шароне способность любить, получать удовольствие от простых человеческих радостей — встреч с друзьями, возни с внуками, похода на концерт или в театр. Он не нуждался в деньгах — обладание фермой «Шикмим» и без того делало его вполне обеспеченным человеком. Он вступил в тот возраст, когда мужчина уже вполне может обойтись в постели без женщины. И, следовательно, единственное, что ему могло доставлять теперь подлинное наслаждение и занимать все его мысли, была власть. Власть над страной, ощущение того, что он и только он направляет ход событий в Израиле, а значит, и на всем Ближнем Востоке, повелевая судьбами миллионов людей. И получив эту власть, он не собирался больше ее никому отдавать и ни с кем ею делиться…

Так, во всяком случае, в доверительных беседах с автором этих строк утверждали многие из тех, кому довелось какое-то время поработать бок о бок с Шароном и кто входил в его так называемое «ближайшее окружение», а потом по тем или иным причинам оставили свои престижные посты. Но я не думаю, что они были правы — не исключено, что в них говорили какие-то личные обиды, сделавшие их мнение о Шароне заведомо предвзятым.

Доводилось автору слышать и другое мнение — о том, что в последние годы своей жизни Ариэль Шарон был не совсем дееспособен, не мог принимать самостоятельные решения и легко подпадал под чужое влияние. А потому большая часть периода его пребывания у власти — это, по сути дела, уже история не его жизни, а история борьбы между несколькими группировками за право манипулировать Шароном, говорить от его имени, подталкивать его к тем или иным решениям, призванным обслуживать, прежде всего, интересы той или иной группировки.

Но есть и другой взгляд на премьер-министра Ариэля Шарона, согласно которому там, на ледяной вершине власти к нему пришло то подлинное одиночество, которое обычно является единственным близким другом великих политиков.

Стоя на этой вершине, он впервые ощутил всю степень ответственности за каждый свой шаг и перед страной и перед Историей, и потому никогда никому не позволял принимать за себя никаких решений и никого не посвящал в подлинную суть своих планов — от того они и казались многим такими странными и непонятными. Так порой любители шахматной игры не в состоянии уловить тайный ход мыслей гроссмейстера, пока, наконец, до мата его противнику останется не больше одного хода.

Какая из этих точек зрения ближе к действительности? Автор не берет на себя смелость дать однозначный ответ на этот вопрос, хотя ему еще не раз придется обращаться к различным версиям политологов, историков и даже психоаналитиков, пытающихся объяснить те загадочные перемены, которые произошли с Ариэлем Шароном в последние пять лет его жизни.

Ну, а пока вернемся в жаркую, засушливую зиму 2001 года, когда Шарон только-только начал обживать канцелярию премьер-министра.

* * *

Страна задыхалась в те дни не только от непривычной для этого времени года жары — она задыхалась от палестинского террора, все сильнее затягивавшего петлю на ее горле.

Обычная поездка по дорогам Иудеи и Самарии была сопряжена со смертельным риском — в любую минуту с возвышавшихся вдоль дороги холмов террористы могли открыть автоматный огонь по машине, убив и водителя, и пассажиров. Расположенный на окраине Иерусалима квартал Гило ежедневно обстреливали из соседней арабской деревушки Бейт-Джалы. Поднимаясь в автобусы, израильтяне не знали, доедут ли они до своей остановки или станут жертвами очередного террориста-смертника.

Страх перед террором правил бал на улицах городов и дорогах страны, и самое ужасное заключалось в том, что конца этому страху было не видно.

Мировое общественное мнение называло все происходящее «национально-освободительной войной палестинского народа» и «ответом на израильскую оккупацию». Любая попытка Израиля дать отпор палестинцам воспринималась международным сообществом как очередной акт израильской агрессии против мирного палестинского населения. Бомбардировки штабов террористических организаций с воздуха объявлялись «варварским уничтожением беззащитных палестинцев». Ликвидация главарей террора с помощью точных ракетных ударов с вертолетов — «убийствами без суда и следствия». Решения закрыть палестинским рабочим, в ряды которых легко затесывались матерые террористы, въезд на территорию Израиля — стремлением евреев уморить палестинский народ голодом…

Это была ловушка, из которой, казалось, не было выхода.

Точнее, выходов было сразу два, но оба они были одинаково плохи для Израиля.