Арийская теорема

Впрочем, вернемся к нашим кельтам. Во второй раз зададимся вопросом: как же связать монгольское слово morin, маньчжурское murin с древнеисландским marr/merr и верхненемецким marah/mariha? Отвечаю. Нет ничего проще. Все эти слова можно легко увязать между собой с помощью известнейшего русского слова мерин, которое обозначает, конечно же, лошадь, вернее коня. Интересно, что латинское слово caballus — это не более и не менее как русское слово кобыла. Ничего удивительного, это и есть индоевропейское родство в действии. Интересно только одно, каким образом старославянское kobyla оказалось в составе древнетюркского (keval, kevil — скакун) и персидского (kaval — быстрая лошадь) языков?¹⁶⁵При этом слово лошадь считается в русском языке заимствованием из тюркского, (a)lasa¹⁶⁶.

Дело в том, что и вышеназванное, очень русское слово мерин считается заимствованием из монгольского¹⁶⁷.(Явный анахронизм и прочие сложности здесь демонстративно не принимаются во внимание). Какие же факты положены в основание данного утверждения? Основание в данном случае довольно шаткое и ни разу не подвергавшееся хоть сколько-нибудь значимой научной критике, а соответственно оно не может быть доказательством. Речь идет об известнейшей «монголо-татарской» теории. Вот эта-то «теория» и положена в основу утверждения, что русское мерин — это монгольское morin.

Здесь необходимо сразу расставить все точки над «i». «Монголо-татарская» теория, равно как и «норманская», относится к числу политико-идеологических конструктов. Одна из них призвана воспитывать в русском народе ненависть к людям с узкими глазами, а вторая призвана воспевать культуртрегерскую миссию германских уберменшей, принадлежность которых к числу арийских народов вызывает большие сомнения в настоящее время.

Давайте ответим на вопрос, как могли пришельцы с Дальнего Востока передать кельтам слово morin, если эти пришельцы понятия не имели о коневодстве? Коневодство, вместе с наименованием лошади, пришло на Дальний Восток с запада. С запада же пришли и другие весьма важные понятия. «Лингвисты установили ранний вклад индоевропейцев в формирование китайской культурной лексики, преимущественно терминов скотоводства, причем Конради¹⁶⁸ подтвердил заимствование анализом ситуаций с реалиями»¹⁶⁹. Л. С. Клейн¹⁷⁰ считает, что в этом индоевропейском вкладе можно выделить два пласта. Один пласт состоит из названий лошади (о том см. выше), гуся (япон. gan, в. — нем. gans, др. — исл. gas, рус. гусь, и др.), кисломолочного продукта или масла (lac<*klac, где знак < означает внутреннюю реконструкцию, без обращения к другим языкам). Второй пласт содержит названия собаки (кит. k'uan, др. — кит. k'iwen) от тохарского В (ku, вин.п. kwem) и меда (др. — кит. miet) от тохарского В (mit<*miat). Данный пласт выводит нас на тохар, чье влияние в Центральной Азии невозможно переоценить.

Л. С. Клейн восстанавливает миграцию тохар следующим образом. Исходной для них являлась известнейшая фатьяновская культура, в которой выделяются две части — балановская и атликасынская. Тохары довольно долго жили в контакте с финно-уграми о чем свидетельствуют как финно-угорские заимствования в тохарском (обычно считаемые субстратом), так и тохарские заимствования в финно-угорских языках¹⁷¹. Затем часть тохаров мигрировала в Южную Сибирь, где оставила после себя карасукскую культуру, после чего, разделившись на две части, наши непоседливые родичи (а в этом вряд ли можно сомневаться) мигрировали в Западную Монголию и Синьцзян (и там и там обнаружены находки карасукского типа)¹⁷². Последователи небезызвестного Косинны, а также некоторые российские норманисты связывали фатьяновскую культуру с завоеваниями германцев, поскольку германцы всех и всегда завоевывали (после Второй мировой войны это мнение несколько пошатнулось), а сторонники самостийности и величайшей древности балтов считали ее несомненно балтийской, хотя, как указывает Л. С. Клейн, полоса «балтской» топонимики проходит гораздо южнее и объясняется поздним расселением балтов¹⁷³. Впрочем, следует признать, что в подобного рода вопросах следует быть весьма осторожным с этнической терминологией, поскольку спекуляций здесь присутствует достаточно. Тот же тохарский нам известен по документам середины I тыс. из Синьцзяна, а балтийские языки мы знаем в очень поздней письменной традиции, когда же речь заходит о временах II тыс. до н. э., то что же мы пытаемся сравнить?