Аритмия

Этого Лола не ожидала. И того, что способна немощная старуха на такой неистовый порыв, и, чего вообразить раньше не могла, что никто Данко не заколдовывал, это соплеменники его покарали. Но за что покарали его так жестоко, чем мог он так озлобить их? Почему пала на них его кровь? Спросила:

– Он рассказал тебе, почему они хотели убить его?

Изергиль не угасала:

– Потому что самая гнусная людская подлость, когда убеждены они, что в бедах их всегда виноват кто-то другой. Оправдание себе в том ищут. Невыносимей всего для них, если другой этот в чём-то превосходит их, обделёнными себя чувствуют, не прощают. Порой даже сами о себе того не знают, пока беда не грянет. Тогда уж всё черное, зловонное сразу наружу выползает, как гадкая жаба из болота. И не было, не было тогда меня с ними…

– И этот ваш Всеблагой, – вспомнила Лола, – тоже мог не знать, пока беда не пришла?

– Не нам о том судить, – посуровела Изергиль. – Помыслы его смертным не ведомы.

– А если теперь он всё узнал, то пропали, значит, его заветы?

– Пропадают, – непонятно ответила Изергиль.

– А без них нельзя?

– Если по совести – нельзя.

– Но ведь у моего, например, племени нет никаких заветов. Не по совести, выходит, мы живём?

– Беда придёт – скажется, – туманно пояснила Изергиль.

– Но ты сказала «пропадают», а не «пропали»? Потому что эти заветы ещё у кого-то остались? Ты вот тоже из этого племени. И Данко.

– Сколько мне осталось – одному Всеблагому известно, – вздохнула Изергиль. – А Данко… Он теперь последний хранитель заветов. Не было счастливей меня, когда ты привела его ко мне. Не знала вот только, что не прежний, другой он пришел.

– А он знает о себе, что теперь другой?

– Для знания человеку одного ума мало, – не сразу ответила Изергиль.

– Что-то ещё нужно?

– Неужто не понять? Сердце ещё нужно. – И теперь заплакала, скудными старческими слезами.

– А у Данко, что ли, нет сердца? – испугалась Лола. И обомлела, услышав в ответ:

– Нет. Нет у него, девочка, сердца.

– Разве может человек жить без сердца?

Изергиль не ответила, попросила:

– Помоги мне сесть. – И когда Лола сделала это, сказала: – Тяжёлая у меня была ночь. Самая тяжёлая и страшная в моей жизни. Увидела я рану на его груди, допыталась всё-таки отчего она, хоть и долго не хотел он открыться мне. Одной тебе о том скажу. Потому что больше надеяться не на кого. Ты слушай меня, девочка, хорошо слушай.

Лола слушала. О том, как напали на их племя злые враги. Бежали они в лес, ища спасения. Не могли выбраться из него, многих на пути своём от голода и болезней теряли, в отчаяние впали. И пообещал им Данко, что спасёт их, впереди пошёл. Поверили они ему, последовали за ним. Снова долго шли они, но всё сумрачней и непроходимей становился лес, не видать ему было ни конца, ни края. Когда совсем сгустилась тьма и лучи света не пробивались уже сквозь сомкнутые ветви, зароптали они. В мстительном бессилии своём набросились на Данко, обвиняли его, что это он во всём виновен, завёл их сюда на неминуемую гибель, убить хотели. И тогда разорвал Данко свою грудь, выхватил из неё сердце, вознёс его, ярко пылавшее, высоко над собой, как факел. И от сияния этого светло стало в лесу, как в ясный день, высветилась перед ними торная дорога, а в конце её распахнулось им вольное голубое небо. Упал Данко, выронил из ослабевших рук своё сердце. Последнее что видел он: кто-то, осторожный, затоптал его не погасшее сердце ногами…

– И смог он остаться жить без сердца? – ошеломлённо спросила Лола. – Такое разве возможно? И зачем?

– Я сама всю ночь об этом думала, – сказала Изергиль. – А потом вдруг поняла. Для того, может, чтобы ты ему повстречалась. А с ним бы и я ожила.

– Почему я?

– Не дано нам об этом знать.

Обе они замолчали, глядели друг на друга. Лола заговорила первой:

– Но у него же нет сердца, всё равно ему.

– Потому и надежда вся на тебя. Больше не на кого и не на что. Может, вовсе и не случай то был… – Не договорила, лишь погладила Лолу по руке.

Уже подходя к дому, Лола вспомнила, что не условилась с Данко, как им свидеться. Сказал он, что придёт, но не сказал, когда и куда. И как быть ей теперь – снова повстречаться у дуба, чтобы проводить его к Изергиль? Или он, дорогу теперь зная, без неё обойдется? Решила, что отправится, как темнеть начнёт, к реке, а уж потом, не дождавшись, пойдёт к Изергиль. Непросто ей было дожить до вечера. И держаться так, чтобы не заподозрил никто о таком крутом повороте в её жизни.

С первыми сумерками была она у заветного дуба. Ждать приготовилась долго – наверняка Данко не даст о себе знать, пока совсем не стемнеет. И вдруг голос сверху:

– Я хотел тебя видеть, Лола.

Вздрогнув от неожиданности и подумав о невероятном, подняла она голову – и высмотрела сидящего на высокой ветке Данко, почти неразличимого в густой листве. Улыбнулась ему и сказала:

– Я тоже хотела тебя видеть, Данко. Тебя так долго не было, что ты делал весь этот день?

– Жалел тебя.

– Ты – меня? – удивилась она. – За что меня жалеть?