Аритмия

Со сном было хуже, чем с едой. Трудно засыпал, мог проснуться среди ночи. Как, например, этой ночью. Пятый час, ни туда ни сюда. В голове сумятица, выплыла вдруг откуда-то Сидорова. Вспомнилось, что в детском садике работает. Чего вдруг? Не похоже, чтобы нравилось ей возиться с детьми, закваска не та. Не от хорошей жизни, выбирать не приходилось? Интересно, где и с кем она живёт. Замужем вряд ли, обручальное кольцо во всяком случае не носит. А чего это вдруг ему интересно? Далась ему эта Сидорова. Так уж впечатлило, что онкология ей грозит? Первая разве она в его практике с подобной историей, раньше не случалось? С такими же молодыми. И всё у неё как-то с вывертами. Зачем она сиськи свои напоказ выставила? Чтобы впечатлить его, относиться к ней станет он не шаблонно? В самом деле посчитала, что необходимо это для врачебного осмотра? Приходилось ей раньше лечить свой желудок в другом стационаре или поликлинике, где так полагалось? Врачевал какой-нибудь прыткий мужичок, разохотился… Ещё и эта чёртова жара, решил август напоследок отыграться…

Заворочался, стараясь устроиться поудобней, может, удастся ещё пару часов поспать? Зачем она такими резкими духами пользуется? Южная кровь сказывается? И эти ногти ужасные, как она с такими руками детишек обихаживает, кормит, одевает?..

Не заметил, как заснул. Вера повернулась к нему, обняла, прижалась гладким горячим телом. Таким знакомым, родным. Охнул, прильнул к нему, жадно, ненасытно. Но этот запах… Зачем ты так сильно надушилась? Думала я, тебе понравится, не надо было? Не знаю, только не пропадай, пожалуйста, люби меня. А ты мне так и не признался, верно ли я угадала. Верно, солнышко моё, всё верно, о чём ты сейчас? Какой ты сильный, как хорошо мне с тобой. Зарыться лицом в эту буйную чёрную гриву, отрешиться от всего вздорного, ненужного…

Проснулся взмокший, задыхаясь. Обалдевший. Что это было? Наваждение… Давно не было женщины, привиделось? Почему она? И почему с Верой? Не с Верой, вместо Веры? Просто дошёл вдруг до состояния, когда желанна любая женщина? Но почему любой оказалась эта Сидорова, никакой другой, кто там снами нашими ведает, не нашлось для меня?

– Всё, хватит дурью маяться! – Сказал – и подивился не меньше. Не бывало ещё, чтобы сам с собой вслух разговаривал. Спрыгнул на пол, помахал руками, попрыгал, поприседал, побежал в ванную. Жёсткий контрастный душ, холодную воду терпел дольше обычного, крепко растёрся. Яйца в холодильнике ещё не перевелись, надумал сотворить яичницу, как любил, глазунью. Постоял над сковородкой, отстранённо глядя, как пялятся на него оттуда два подрагивавших жёлтых глаза, подкралась вдруг какая-то смутная, тревожная мысль. Словно напомнило ему о себе что-то очень нужное, неотложное, но не даётся, ускользает. Всё-таки сладил с ней, ухватил, и так поразила она его, что всё прочее сразу же сгинуло. К действительности вернул его запах подгоравшей яичницы. Выключил газ, вернулся в комнату, повалился на диван, уставился в потолок…

Всяко бывало. У него ли одного− каждый лекарь, даже самый старательный, самый маститый, может припомнить непростительные свои ляпы. По неосторожности, по случайности, по неведению, по множеству каких-либо иных причин, по глупости, наконец. Но есть в лечебной работе такие ситуации, когда ни ума большого, ни сообразительности не требуется: привычные, механически производимые действия, как, например, измерение температуры, если у больного жар, или давления у гипертоника. Врачу ли, тем более не первый год практикующему, не знать, что, если заподозрил злокачественную опухоль, необходимо как минимум проверить на включение в процесс региональных лимфатических узлов, не плодятся ли метастазы…

Не сделал этого. Даже не подумал, не вспомнил. Где-то за пределами сознания, в тайниках неприятия шевельнулась у него тогда мысль, что придётся сейчас ощупывать её подмышки, паховые узлы? Как-то отторгало это его естество, напрочь заблокировало не только врачебную ипостась, но и обычный здравый смысл? Да так, что лишь случайно вспомнил только сейчас, через сутки? Стыдобище… Уже за одно это можно было невзлюбить Сидорову, пусть и не было в том её вины…

Делая утренний обход, к ней в палате подошёл последней, четвёртой, дежурно поинтересовался самочувствием. Самоедски, приблизившись, обратил внимание, что африканскими своими духами не воспользовалась она и лак с ногтей смыла. Неужто намеренно? Ну, допустим, душиться не стала, прочувствовав непостижимой своей, в чём получил уже возможность убедиться, интуицией, что не нравятся они ему. Но её пожарный лак здесь причём: уж о том, что это его тоже раздражает, знать никак не могла, к тому же, насколько успел вчера заметить, был он у неё вполне пригодным, в ликвидации не нуждался. Тоже проинтуичила? Господи, на кой хрен всё это ему сдалось? Лак, не лак, проинтуичила, не проинтуичила, какое ему до всего этого дело? Опять наваждение, опять дурью мается? И – когда вышел уже – поймал себя на том, что всё-таки приятно ему это её преображение. Увы или не увы.