Аритмия

Он, увы, женат был, но не это в отчаяние Милу приводило. Он на Милу внимания не обращал, хоть и – это Мила-то! – из кожи вон она лезла, чтобы ему понравиться, чуть ли не навязывалась. Мы дружили почти двадцать лет, всяко бывало, но такой я Милу никогда не знала. И о чём-либо другом разговаривать с ней было уже невозможно. Только о нём и талдычила мне, всё остальное перестало Милу интересовать, даже мои сердечные нелады, что, по правде говоря, обижало меня. До того дошло, что уставать я начала от её любовного блеяния, раз-другой соврала, что не могу по какой-нибудь причине с ней встретиться или долго по телефону разговаривать.

Стыдно признаться, но я мелко, по-ребячьи мстила ей. Верней, не мстила, а давала понять, что проще всего «чужую беду руками разводить». Пока сама с этой бедой не встретишься. Поменялись мы с ней ролями. Теперь я уже советовала ей не изводить себя понапрасну, не унижаться, гордость свою иметь. Показать характер, перестрадать, отсечь раз и навсегда, ей же во благо. Втолковывала ей, что насильно мил не будешь и вообще заставить кого-то полюбить себя невозможно. И чем откровенней будет вешаться ему на шею, тем меньше у неё шансов, что ответят ей взаимностью, азбучная истина. Мне, кстати говоря, философствования эти к тому времени куда легче давались – с тем парнем своим уже рассталась, почти успокоилась, во всяком случае примирилась я с тем, что больше его в моей жизни не будет. Но все увещевания мои уходили как вода в песок, Мила, похоже, готова была посвятить жизнь тому, чтобы завоевать сердце своего кумира. И, должна сказать, одними вздохами и хныканьем на моём плече не ограничивалась, а однажды начудила так, что и рассказать не решусь, подруга мне всё-таки. Следа не осталось от прежней несокрушимой Милы.

Я тот день навсегда запомню, тот понедельник, когда вечером пришла она ко мне. Оживлённая пришла, деятельная, какой её давненько уже не видела. И огорошила меня тем, что завтра у неё свободный день и едет она в соседний городок, где живёт какая-то уникальная гадалка, ворожея. Рано утром туда автобусом выедет, к ночи вернётся. Умелица та чудеса творит: и завлечь может, и отвадить, семьи сохраняет, пропащих алкоголиков излечивает, редкостная сила ей дана. Мила недавно беседовала с одной женщиной, которой та мужа вернула. А подруге этой женщины мужа нашла. Так что не сказки это, не блеф, живые свидетели имеются. Причём ещё не каждого ворожея эта привечает, к ней запросто, с улицы не попадёшь, рекомендация нужна. Она, Мила, упросила ту женщину, к которой муж вернулся, чтобы адрес дала и поспособствовала. Повезло, дочка её в Милином отделении лежала, хотела Миле угодить. Я так глаза и выпучила. Всё, подумала, совсем у подружки крыша поехала. Если уж трезвейшая Мила до того докатилась, что надумала к какой-то ворожее податься, да ещё в другом городе – мало ей местных шарлатанок, все газеты и завлекалки клеенные их бредятиной пестрят, – совсем, значит, дело худо. К тому же, можно не сомневаться, в копеечку ей вся эта авантюра влетит, а Миле и без того несладко живётся – вдвоём с матерью, тоже медсестрой, не пожируешь.

– Ты что, рехнулась? – постучала пальцем по лбу. – Как ты могла поверить в эту ахинею?

– Но ведь мужа-то она действительно вернула, – стояла Мила на своём, – крыть нечем. Тот два года назад к другой ушёл, все концы оборвал, и тени надежды никакой не было. А вернулся буквально через три дня, как сходила она к той ворожее.

– И ты, значит, надеешься, что та гадалка-ворожея доктора твоего от жены отвадит, а он в твои объятья кинется?

– Да, надеюсь, – не отступает Мила. – Поверила я.

Ещё недолго пыталась я вразумить её, а затем, поняв, что не слышит Мила меня, привела самый, на мой взгляд, убедительный довод. Ну вот, допустим, мой Вадим Петрович – я о нём рассказывала Миле – поедет к этой гадалке просить, чтобы я полюбила его, любые деньги заплатит. Есть один шанс из тысячи, из миллиона, что я хотя бы нейтрально начну к нему относиться? Какая бы та ворожея всемогущая ни была и если чудеса вообще бывают. Не сдержалась, брякнула напоследок:

– Ну и дурища же ты! По тебе психушка давно плачет.

Обиделась Мила, поквиталась:

– Сама ты дурища. Вот возьму и попрошу её, чтобы приворожила тебя к твоему лысому борову, сама в психушку запросишься.

– Всё, – безнадёжно махнула я рукой, – ты уже невменяемая. Чтобы диагноз поставить, консилиум собирать нет надобности.

Мила ушла, дверью хлопнув, а у меня настроение вконец испортилось. И жаль её было до невозможности, и зла на неё не хватало. Всё-таки про давно-психушку не следовало ей говорить, нехорошо получилось. Видела же, что обиделась Мила, как никогда прежде не бывало.