Аритмия

– А в городе сейчас дышать нечем. – Меня всегда поражало её обыкновение без какой-либо видимой связи менять разговорную тему. – Камень кругом, асфальт…

– Да уж, – поддакнул я. – Только деваться некуда, нужно возвращаться…

Мы подъехали к её дому, когда уже стемнело. И я, накатило вдруг, сказал ей, что стану клиентом ада за этот прожитый день. Подивилась она моему настроению, спросила, чем этот день до того уж плох был, что такими карами мне грозит. Ответил ей нехотя, что вроде бы ничем, день как день. Сказала она, прощаясь, чтобы звонил ей. Я пообещал…

Тринадцать

Сегодня я увидел её во второй раз. Впервые – недели две назад, на трамвайной остановке. Такая она была красивая, что дышать трудно стало. Вот приходилось читать, что были у какой-то девушки золотые волосы. Понимал я, что гипербола это, чтобы восхитить читателя, а на самом деле желтоватые они были или рыжеватые, если, конечно не крашенные. Или глаза фиалковые, каких в природе не бывает. А у неё всё это было – и волосы, и глаза. И вообще всё у неё было такое, чтобы смотреть на неё и радоваться. Может быть, солнце как-то так светило или у меня со зрением что-то вдруг приключилось, но всё равно. Подъехал не мой номер трамвая, но я сел в него вслед за ней. Верней, села только она, а я встал немного сбоку, чтобы её хорошо видеть, а к себе внимания не привлекать. Мечтал, чтобы ехала она долго, но не повезло, вышла через две всего остановки. А я не вышел, почему, сам не знал. Потому, может, что она, кажется, всё-таки заметила, как я на неё таращусь, и то ли почудилось мне, то ли в самом деле чуть приподнялись краешки её губ, растерялся я.

А сейчас была она не одна, с каким-то хлыщом, в такси с ним к ресторану подкатила. Видел я, как помогает он ей выбраться из машины, что-то говорит ей, а она смеётся. Отчего-то возмутило меня, что лысина у него просвечивала. Такая она – и такой вдруг он, с лысиной. Я там случайно недалеко от входа оказался, застыл, словно пригвоздили меня, а она, мимо проходя, взглянула на меня и – тут уж точно не почудилось – снова едва заметно улыбнулась. Неужели узнала, запомнила? Она и в трамвае, в простеньком, в горошек, платьице и каких-то босоножках прекрасна была, а уж теперь, в обалденном голубом, с вырезом, и в туфельках на шпильках, вовсе неотразима. Они вошли, а я ушёл, сел в ближнем сквере на скамейку, переваривал. Не помню, сколько просидел, затем поднялся, зашагал к ресторану, словно магнитом притягивало. И уже знал, как всё дальше будет.

Вхожу я в зал, вижу их за столиком в углу. Уже одного того, первого, взгляда хватило, чтобы уразуметь, что у этого лысого денег куры не клюют: как одет он, как держится, какая морда у него самодовольная. На столике у них столько всего наставлено, и шампанское, и всё прочее к нему, – кому другому месяц работать не хватит, чтобы заплатить. Только напрасно думает он, что всё в этом мире продаётся и покупается, есть ещё кое-что деньгам не подвластное. Одет я сейчас обыкновенно, но мне и надобности нет принаряжаться, пыль в глаза пускать, меня и без того все знают, должное воздают. Столик рядом с ними пустует, сажусь я за него, официант ко мне подлетает, узнал, конечно, рад меня видеть, по имени-отчеству называет, интересуется, что пить буду, чем закусывать. Я небрежно ему киваю, говорю, что буду как всегда. Он понимающе улыбается, убегает. Я этот столик с умыслом выбрал: она-то ко мне лицом, а лысый спиной. Вид делаю, что в упор её не вижу, смотрю куда угодно, только не на неё, закуриваю, в глубокие мысли свои погружённый. Возвращается официант, всё, чего требуется, приносит: и то же шампанское, само собой, и всё к нему полагающееся, ананасы там, креветки, патиссоны. Откупоривает бутылку, мне в бокал наливает. Я бокал чуть приподнимаю, и вместе с ним – глаза на неё. И взглядом с ней встречаюсь. А она уже отличается от той, какой перед тем была, – не белая, а вся розовая. И я легко догадываюсь, почему. Бокал повыше возношу и едва заметно ей киваю, понять давая, что пью за её здоровье. Она того пуще краснеет и свой приподнимает, и пьём мы, глаза друг от друга не отводя. А тут музыка заиграла, все танцевать пошли, я медленно встаю, направляюсь к их столику. И чувствую, многие, не только она, любуются мной, какой я высокий, статный, спортивный. Подхожу, спрашиваю, как у воспитанных людей положено, у лысого хлыща, можно ли пригласить его даму. А он мне – что нельзя, сам с ней танцевать будет. А она ему – что я первый пригласил, и стул свой отодвигает. Он её за руку хватает, а я ему: не протягивай руки, а то протянешь ноги. Он мне: чиво-о? А я ему: таво-о, и добавил, на какое своё место пусть приключения не ищет. Сам её за руку беру, веду, танцевать с ней начинаю. Медленное такое танго, «брызги шампанского» называется. И все нами любуются, некоторые даже танцевать перестают, чтобы нам больше свободного места было и позавидовать, какая мы красивая пара, как льнёт она ко мне и какая грудь у неё упругая. И говорит она мне: