Аркадиана

Я лежу в бессознательном пограничье и не могу понять: что я тут делаю, на чужом побережье, среди палящего солнца, банановых пальм в огородах, колючей выжженной травы на взгорьях, в чужой постели, с чужим человеком, с черным ощущением катастрофы, с глухой стеной, закрывающей прежнюю акварельную жизнь, с порванными связями, на развалинах... Потом я просыпаюсь, отбрасываю неприятное и сознательно понимаю, что на развалины отдых в белом отеле у синего моря не тянет вовсе... многие не мечтают о таких развалинах. Я слышу шуршание поливных автоматов за окном, словно ощущаю легкую водяную пыль, орошающую свежий газон, чувствую аромат незнакомых цветов, и я начинаю нежиться в постели и приготовляюсь безмятежно улыбаться тому нежданному, кто пребывает рядом. Потом я открываю глаза, улыбаюсь, и день начинается.

Ритм задает окружающая природа. Я встаю, щебечу какие-то милые слова, и мы под ручку идем завтракать. Здоровая на вид Дашка свисает с лесенки на детской площадке, громко распевая "напитки - покрепче, слова - покороче", и мне кажется, что день будет хорош. За завтраком я режу булочки, очищаю горячие яички от скорлупок и пересказываю в лицах местные анекдоты и сплетни. У него такой скоротечный отдых, что его надо развлечь... Антоша весело хохочет и принимает из моих рук бутерброды. Светит солнышко, под ногами бегают кошки, а окрестные мочалки сверлят меня злыми глазами. Вчерашняя девка в недоразвитом топе быстро изучает Антона с головы до ног и еле удерживается от намерения окунуть меня в бадью с местной версией салата Оливье. Все так идиллично, что вызывает подозрения. Вера садится за два столика и пристально изучает наше поведение, по одному отправляя в рот отщипанные согласно правилам этикета кусочки хлеба. Я делаю вид, что не замечаю ее фиксирующей скрытой камеры. Антон ведет себя мило, но скучновато. То ли привык, что его развлекают, то ли специально приехал, чтобы развлекали... то ли он от природы такой. Впрочем, не страшно. Забавные мужики слишком часто бывают невыносимы.

После завтрака мы за ручку идем на пляж. Я намазываю его собственным кремом от загара (непримиримая даже к мизерным тратам на мужчин Вера обольет меня презрением), и мы заходим в воду. Он заходит спокойно, без крика, без обтирания различных частей тела и довольного уханья - вошел, выругал вполголоса острый камень, попавшийся под ногу, и поплыл.

Мы плывем на глубину, к буйкам, туда, где Вера читала мне стихи. От Антона стихов не дождаться, но никто и не требовал. Я укладываю его на спину, мы лежим, и я развлекаю его беседой, его тянет затеять возню, а я боюсь утонуть (вот так и тонут).

Потом вылезаем из моря, идем к бару и степенно потягиваем я - ром со льдом, а он сомнительный коньяк, купившись на название. Приходит очередь турецкого кофе. После кофе я рассказываю, какие начинки закатывает в блины турчанка со скалкой. Потом его тянет к бассейну побаловаться игрой "кто дальше плюнет" (в моем понимании спортивных развлечений). Леша с непроницаемым лицом, непонятно блестя глазами, иной раз чересчур бережно и мягко объясняет ему правила.

Обедаем вместе с Верой, которая пробует женское очарование, пытаясь укусить его то с одного бока, то с другого - не особенно стараясь, на всякий случай, вдруг выгорит. Но Антон в глухой обороне, и Вера корчит недовольные гримасы. После обеда идем в номер, выходим под вечер, дальше короткая экскурсия по лавкам (сперва я кисло опасаюсь, что придется выбирать подарки чужой жене, чужой теще, чужим сослуживцам и т.д., но он лишь хочет купить кальян).

Мы говорим, как близкие, но молчим, как чужие. Когда в разговоре случается пауза, во мне просыпается беспокойство сумасшествия. Я не понимаю, кто из двоих спятил: я или окружающий мир. Кто-то из двоих точно... Первый раз я ощутила разлившееся в воздухе безумие, когда случился первый путч, второй раз - когда бомбили Грозный, а потом чувство стало слабым, но хроническим. Неприятно, как звон в голове... Погружаясь в лакуны молчания, я не понимаю, что это за человек, что он делает рядом, о чем мы говорим, и боюсь, что пора просыпаться.

Поужинав, мы гуляем по пляжу, по пирсу, смеемся, я висну у него на шее, он, демонстрируя силу, отрывает меня от земли (с детства люблю, когда носят на ручках), таскает свой задастый груз, едва не проламывая доски, и мы опять смеемся. Не знаю, что ему приходит в голову - то ли мой визг, когда он спотыкается, ему по нраву, то ли коньяк противопоказан - но он довольно ковыляет туда, где кончается опора под ногами, и заявляет:

-- Сейчас в воду брошу.

-- Пусти! - ору я возмущенно и смеюсь. Не верю, что он разожмет руки, но надо поломаться для обоюдного удовольствия.

-- А вот брошу, - ржет он.

Кажется, ему в кайф, что он сильный, я слабая, и я в его руках.

-- Пусти! - я колочу его кулаками в грудь. - Ну пусти!

Терпеть не могу дурацких шуток. Добро бы на ногах стоял уверенно. Поскользнется еще, гад.

-- Вот не пущу! - хохочет он.