Аркадий Бухов

— Жизнь — это сон, — утешила его Анна Карловна, незаметно пожав ему руку. — Мне самой из дома послали ящик груш, а я получила вяленую воблу. Нужно быть стойким.

Потом они стали встречаться каждый день. Гудоемов заканчивал свои лекции об отражении татарского нашествия в музыке джаза и заходил за Анной Карловной в издательство, где она переводила с датского мемуары древних пиратов и песни фламандских кормилиц для массовых изданий.

Они сидели на бульварах, сравнивали облака с барашками и другими животными, находили друг в друге новые достоинства и ели вафли. После одной из нечетных встреч он случайно назвал ее Анютой и понял, — что брак теперь неизбежен.

— Мы должны переменить наши комнаты, — твердо сказал Гудоемов. — Я хочу уюта. Я не могу жить с любимым существом между флюсом и пивными бутылками.

— У меня двадцать три метра и собственный счетчик, — ласково кивнула Анна Карловна. — Прибавьте к этому ваш центр и телефон, и мы наверняка получим три комнаты.

— Я хочу жить в маленьком переулке, — мечтательно заметил Гудоемов, — в тихом, овеянном грустью старом московском тупичке.

— В домике с колоннами, — шепнула Анна Карловна, — и чтобы на дворе была густая рябина.

— Именно. С колоннами и с рябиной, — горячо подхватил Гудоемов. — Довольно жить в этих четырехэтажных громадах. В этом вихре бетона и камня, где человек теряет свое «я» в лифтах и коммунальных услугах. Давить надо такие небоскребы! Уведите меня, Анюта, в домик с колоннами! Я требую как муж и человек…

— Усталые после работы. — лирически гудела Анна Карловна, — вечерами мы будем возвращаться по нашему тупичку, занесенному пушистым снегом, в наш домик с колоннами… Тишина…

— Никаких автобусов и других ужасов большого города. Всего четыре квартиры в домике. С одного боку живет тихий, спокойный персональный пенсионер. Он собирает почтовые марки и ложится спать в восемь вечера…

— С другого бока — чья-нибудь вдова. И на дворе куры. И скамеечка под рябиной. А в квартире голландские печи. Потрескивают дрова. Ты сидишь в пижаме и читаешь издания «Академии»… Неизданные блокноты архимандрита Феогния… Или путевой дневник Батыя. Я сижу рядом и…

— Довольно! — пламенно воскликнул Гудоемов. — Хочу в тихий московский тупичок. В домик. В колонны. Довольно!

Проводив ее до дому, Гудоемов осмелел и даже поцеловал в перчатку.

— Анюта… Анна… — восторженно шептал он. — Анна Карловна… Карл… Карлами звали всех победителей. Ты мой победитель, Анюта. Завтра пойдем менять комнаты!

В Левохалупьевском тупичке на Арбате не было недостатка ни в домиках с колоннами, ни в рябинах перед ними. Соответственно своему художественному уютному расположению каждый из них был в равной мере снабжен и курами во дворе, и тихими персональными пенсионерами, и пушистым снегом. И что самое главное — не было недостатка в солидных людях, желающих поменять свои комнаты на гудоемовскую и Анны Карловны.

Через полторы декады молодая чета перевезла на грузовике этажерки, полотенца, копии картин Левитана, терракотовые вазы с завядшими хризантемами и самих себя в домик с колоннами.

— Какой очаровательный домик, — умиленно шептала Анна Карловна, расставляя утюги и стихи Игоря Северянина по углам, — в нем веет историей Москвы.

— Специально исторический дом, — подтвердила прежняя владелица квартиры, помогавшая ей. — Князь здесь один жил. Князь Серебряный, кажется. Сюда Наполеон заходил. Во время пожара. А потом его мануфактурист Хрякин для своей певицы из Ревеля построил. Летом здесь сплошная история. Закаты. Рябина колосится. Куры клюют… На второй колонне кирпича не хватает. Наверное, Наполеон вывернул. Мало ли что человек во время пожара может сделать…

В тот же вечер в голландской печке действительно весело, жарко и уютно потрескивали дрова, щедро оставленные в количестве девяти поленьев прежней квартиранткой, и приятно булькала в чайнике вода, тоже гостеприимно оставленная ею же в кухонном баке.

— Какая прелесть, — умиленно стонала Анна Карловна, — наконец мы с тобой вдалеке от городского шума, в тихом тупичке… Дай я тебя поцелую…

— Пусть в этом домике, — растроганно откликался Гудоемов, — начнется наша новая, безмятежная жизнь. Дай я тебя поцелую!

Вечер прошел незаметно в незамысловатых занятиях. Или Анна Карловна подходила к дивану и целовала Гудоемова в висок, или Гудоемов шлепал в вышитых туфлях к креслу и целовал Анну Карловну в ухо. Это было типичное освоение классического наследства, оставленного нашему времени первыми молодоженами на земном глобусе.

Потом пили чай с повидлом, читали вслух разрозненного Диккенса и мелкие примечания к скандинавским поэтам.

А когда утром Гудоемов проснулся, он почувствовал, что у него идет пар не только изо рта, но и из левого уха.

— Холодно, дорогая, — заискивающе прошептал он. — Поверни ручку парового отопления. Слева под подоконником.

— Здесь нет парового отопления, милый. — ласково сказала Анна Карловна, — ни отопления, ни ручки. Подоконник есть, но он не греет. Это у тебя на Триумфальной было. Надо купить дрова. У нас есть только один сук и две щепы.