Аркадий Бухов

Нет выхода для бедной женщины: подавленная, ложится она в постель… Завтра — снова та же линия поведения. Часов в пять, когда она приготовится уйти из дома, — чем-то взволнованный, сердитый, вбегаете вы в ее комнату.

— Соня… Я прошу тебя прекратить эти безобразия раз навсегда…

Слабая надежда мелькает в сердце женщины. «Ага, — подумает она, — пришел устроить сцену; хорошо — я ему сейчас выпою, и как он меня мучил, и как не обращал внимания, и все-все…»

— Какие безобразия?.

— А вот какие… Посмотри-ка в окно — что это каплет?

— Ну, дождь…

— Дождь? Ага… Так, так. А скажи мне, пожалуйста, как, по-твоему, приятно сейчас Пивкову в Николаевском сквере под дождем тебя дожидаться?.. Костюм-то что, по-твоему, если он в рассрочку шит, так он уж и денег не стоит?.. А приятно это, когда тебе за шиворот вода течет?.. Чтобы больше этого не было: одевайся, на тебе на трамвай — поезжай сейчас же… Слышишь?..

* * *

Через несколько дней за вечерним чаем вы спросите:

— Сегодня которое? Двадцать восьмое?.. Ну, скажите, пожалуйста… Значит, ты четыре дня не была у Пивкова… Ты что, поссорилась, что ли, с ним? Нечего, нечего. Глупостей ему, наверное, наговорила? Изволь, одевайся и поезжай… Мало ли чего еще человек над собой ни сделает… Маша, дайте барыне пальто…

* * *

Еще через несколько дней вечером:

— Ты куда это? Со мной в театр?.. Ну, это, милая, уж того, свинство… Пивков пятую записку шлет, а ты не можешь собраться… Поезжай… как нет? Не поедешь?.. Соня, смотри, терплю-терплю, а ведь и до скандала недалеко… Что? Я тебе покажу — не поеду… Муж я или нет?..

* * *

Еще через несколько дней:

— Не пойдешь?.. А если трюмо — вдребезги? А если все твои статуэтки в куски?!

* * *

— Голову размозжу — поезжай… Маша, бегите за извозчиком… К Николаевскому скверу, сорок… Я тебе — не поеду!.. Ты у меня узнаешь, как Пивкова мучить!!

Говорят, что люди, испробовавшие мое средство, жили до глубокой старости в мире, любви и покое…

1912

Веселая елка

«А в Бога, говорит, ты веруешь?» — «Верую». — «Ага, так… А ну-ка, поди поцелуй крест… Там вот, на котором елка стоит. Нагнись, нагнись…» Поцеловал, господин мировой судья… Сами знаете, росту во мне два аршина четыре вершка, а он кулаком кирпич расшибает. Наклонился, полез, в вате выпачкался, поцеловал… «Теперь, говорит, давай веселиться». — «Давайте, говорю, только выпустите вы стул из рук, что в воздухе им машете, веер нашли тоже…» — «Веселись!» — приказывает он мне. «А как веселиться?» — «Пой, говорит, «птичку Божию» и кругом елки бегай». — «Увольте. Иван Николаевич, что же это я, женатый человек, с «птичкой» вокруг елки бегать буду… — «Ты, говорит, у меня побежишь, как я тебя прованским маслом оболью». И бутылка в руках. Побежал. Бегаю и пою. Тут тебе и Тютчева стихи, и «птичка» эта самая, провались она, и просто так, что на ум придет, а он сзади только подгоняет. «Мотором, говорит, тебе быть, а не закройщиком. Уважь хозяина. Я тебя, болвана, мог бы ветчину заставить возить, гуся бы тебе на бок нацепил, а я уж так, по-хорошему… Зазвал к себе в гости — повеселить надо…»

Бегать кончил — поднимается Иван Николаевич со стула ни жив ни мертв. Губы трясутся, руки трясутся, голова тоже… «Ах, говорит, я мерзавец… Бегать-то я бегал, а вот одарить гостя с елки, это не я…» За руку взял, плачет, в грудь кулаком ударяет — бери что хочешь. «А куда, говорю, мне игрушки эти? Детей нет, сам не играю». — «Нет уж. говорит, не обижай меня. Хоть вот одну обезьяночку съешь…» — «Как, спрашиваю, съешь? Ватная она, а в середине проволока. Не ко рту мне юна…» Вижу, хмурится. «Разборчивый ты у нас уж что-то очень стал. Долго ли уживешься, не знаю… Обезьянку не хочешь, лошадки откушай… Да не ту, дурак, не серебряную, а золотенькую, которая около ореха висит…» — «Шутить, Иван Николаевич, изволите?..» — «Ешь, ешь, что там, какие шутки! Рождество святое на дворе. Час-то, говорит, какой. Вечерний, двунадесятый… Ешь! Хочешь с индюшкой?..» Зло меня взяло. «Сами ешьте, говорю. Я не массажист какой, чтобы лошадей картонных жрать. Слава Богу, свой хлеб имеем. Не картоном живы…» — «Не хочешь — окороком по голове!