Аркадий Бухов

— При чем тут справлявшему или не справлявшему… На портсигар можно золотую монограмму, а сбоку золотом же «Любимому товарищу от любящих товарищей». Или что-нибудь другое…

— А потому заметку в газету: к десятилетнему юбилею П. Б. Бутырина товарищи, собравшись в помещении…

— Помещения не надо… Просто: соединившись.

Заметку послали и дали друг другу слово, что об этом не узнает Бутырин, чтобы все было сюрпризом. Шесть человек были в тот же день у Бутырина и по секрету сообщили о подарке и о заметке. Каждый из шестерых называл себя инициатором сбора и автором заметки и просил его не выдавать.

Бутырин краснел, отвечал дрожащим от волнения голосом, сам приносил из кухни гостю чай, подогретый на спиртовке, а когда все ушли, прошел, не раздеваясь, в спальню, сел на постель жены и, сложив руки на коленях, долго говорил о том, что всякая работа приятна, когда тебя знают, уважают и ценят.

Жена внимательно слушала и, засыпая, сказала, что ей очень бы хотелось иметь такую же горжетку, как у сестры следователя, только внутри коричневая подкладка не идет.

Бутырин снова пошел в кабинет и, сняв тяжелые намокшие сапоги, долго ходил из угла в угол, бесконечно куря и рассеянно сбрасывая окурки на пол. Лицо у него горело и ноги не чувствовали усталости. Лег в половине четвертого и долго не мог уснуть.

* * *

Метранпаж медленно просматривал список материала, который должен пойти в номер, и отмечал крестиками нее, что набрано.

— Хроника вся, Петряков? — перегнулся он к наборщикам.

— А вот тут юбилейная еще…

— Какая юбилейная?..

— Инженер-то… До обеда еще из редакции прислали…

— Нет такой… Может, кто к запасу положил…

— А ты поищи. Не барин, руки не отвалятся…

Типографский мальчишка, глянцевито вымазанный в краске, рваный и ушастый, долго разбирал старый набор, чтобы найти заметку.

Вечером длинный, с прямыми желтыми волосами, в пенсне в роговой оправе, корректор перед уходом домой зашел к метранпажу проститься и сказал:

— Тут заметка одна есть… Странная какая-то. Письмо-то в редакцию.

— Ладно, велели, а наше дело маленькое… Домой отправляетесь?..

* * *

Одиннадцатого декабря Бутырин проснулся рано, надел серый домашний пиджачок и пошел будить кухарку.

— Как только купишь, так и приходи, не застаивайся у ворот… — сказал он через несколько минут, запирая за ней дверь.

Пока не приходила кухарка, Бутырин не шел умываться и натощак выкурил четыре папиросы.

— Ну, давай, давай скорее… Как мертвая шевелишься…

Перед тем как развернуть газету, Бутырину хотелось перекреститься или разворачивать сырой лист потихоньку, начиная медленно просматривать все с конца.

И вдруг глаза его встретили что-то такое, что отразило в них непонимающий ужас и разлилось быстрой бледностью по щекам. Бутырин обхватил лицо руками, опустил голову на стол и застыл.

* * *

На третьей странице, между городскими происшествиями и перепечатанной заметкой о количестве выпиваемых Швецией напитков, крупным шрифтом было напечатано письмо в редакцию:

М.Г.1

Третьего дня, купаясь против городских купален, в местной речке Сунке, я сделался жертвой невмешательства наших отцов города в наши непорядки. Среди белого дня. в шесть часов вечера, я частично потерял трудоспособность, наткнувшись ногой на якорь, брошенный на дно против означенных купален. Здоровье мое не внушает опасений, но мне хочется только выяснить: кто виноват в этой городской небрежности. Разве я только один могу сделаться жертвой случая, теперь, в переживаемые нами жаркие дни, все желают искупаться.

Инженер П. Б. Бутырин

Целый день Бутырин сидел, не умывшись, в сереньком пиджаке, а в спальне глухо плакала жена. Депутации от сослуживцев кухарка несвязно и конфузясь рассказала, что господа больны, принять не могут, а если к вечеру поправятся, зайдут сами. Портсигар, купленный в складчину, не оставили и решили поднести его прямо на службе. Бутырин, когда стемнело, перешел из кабинета в столовую, где было все приготовлено еще с вечера, отбил перочинным ножиком горлышко у бутылки с рябиновой, налил ее в стакан и немного отхлебнул. Спать лег у себя в кабинете, на диване, а на столе, около письменного прибора, стояла нетронутая тарелка супа, с застывшей корочкой сала.

* * *

Через несколько дней Бутырин в одиннадцать часов ночи сидел в редакторском кабинете, похудевший, с ввалившимися глазами, и тупо смотрел на наваленные в углу столичные газеты.

— Нарочно вы это? — горько и тихо спросил он.

— Голубчик… Да ведь разве они понимают… Нашли где-то в хламе старый набор, увидели вашу фамилию…

— А меня сумасшедшим считают, — еще тише кинул Бутырин. — Смотрят на меня как-то особенно…

Редактор виновато опустил глаза и, думая о том. что, если он не вылечит зубы, пропадут праздники, нарисовал что-то на бумаге.

— Да, особенно… А кто смотрит?

— Все смотрят… Рабочих кто-то подучил утром. Прихожу сегодня, а на паровозе мелом: купальщик… Господи, ведь и вышло так — в декабре месяце третьего дня, мол, купаться полез…

— Да, нехорошо это вышло…

— В декабре месяце, против городских купален, это в день юбилея…

— Юбилея?