Аркадий Бухов

— Я так соскучилась по тебе. Окружающее меня буржуазное общество скверно говорит о наших отношениях… Они говорят… Они говорят, будто бы я стала Чижика ловить, чтобы в клетку посадить. О, конечно, я хотела бы стать твоей женой…

— Моей женой? — порывисто вскочил Чижик. — О нет… Я не признаю законного брака. Моя душа слишком голуба и кристальна. Как ты смела подумать об этом… Прощай, наши пути разошлись…

В нем боролись на обхват два сильных чувства. Уходя, он кинул растроганно и матерински нежно:

— А тю-тю, а тю-тю, а я в клетку не хочу…

Умирали сумерки.

* * *

Беллетрист-психолог до конца не дойдет.

— Чижик, Чижик, где ты был? — вертелось в мозгу у адвоката Абрама Чижика. Действительно, где он был? Тайный голос подсказывал:

— На Фонтанке водку пил.

Но другой голос, тоже внушенный, шептал: нет, ты занимался самоанализом. Почему он занимался этим? Потому что он был — адвокат. Почему он был адвокатом? Потому что темная мысль, клубком копошившаяся в его мозгу, говорила, что…

Кончится тем, что заключительные слова Чижика: а тю-тю… и т. д. темным клубком вертелись в мозгу у пробегавшей мимо собаки, рыжей с белыми пятнами. И у каждого пятна тоже вертелось в мозгу. У беллетристов-психологов всегда так.

* * *

Что лучше? Только, если затрудните себя этим вопросом, не отвечайте, как лошадь из анекдота о цыгане: и ты хуже, и ты хуже.

Бытовой рассказ

Между шестью и семью вечера, девятнадцатого июня, инженер Бутырин купался с лодки, против городских купален. Отвезли его домой с израненной о якорь, лежавший на дне, ногой к девяти вечера, а через три дня был он в редакции местной газеты и тихо говорил секретарю:

— Сами понимаете, не столько нога, сколько принцип. Бели ты сидишь в управе, не мы с вами за якорями должны смотреть…

— Хорошо, мы поместим, — благосклонно кинул секретарь, — раз дело общественное…

— Господи! — обрадованно вскрикнул инженер Бутырин. — Да если по частному делу, то хоть обе ноги… Да разве бы я посмел писать…

— Поместим, поместим.

— Не смею беспокоить…

Две недели кухарка Бутырина вставала в шесть часов утра и на улице, около дома, дожидалась, когда пробежит газетчик.

— Ну, что, есть? — осторожно спрашивала жена, просовывая голову в кабинет.

Бутырин хмуро краснел и сердито смотрел на газету.

— Боятся… Прогрессивная печать… С управой ссориться не хотят…

— Может, это стоить должно… Ты бы съездил… А я и Марье Саввишне сказала, чтобы газеты просматривала…

— А она что? — не смотря на жену, говорил Бутырин. — Удивлялась, наверное…

— Еще бы… Я, говорит, в этот день пирог с курицей испеку. Никитишна у ней на этот счет мастерица, а вы, говорит. с Петром Борисычем придете, и он вслух почитает…

— Да прочтешь тут, — горько усмехался Бутырин. — кружковщина все, в редакциях-то… Не свой человек не пролезет…

— Может, напечатают… Ты когда отдал-то?

— Да дней одиннадцать…

— Ну, вот, видишь… Набрать надо, исправить надо, газету разнести надо…

Бутырин ходил обиженный и скучный. Нога поправилась, а якоря остались на речном дне, против городских купален.

* * *

— Тут письмо это, инженерово, Василий Николаевич, — сказал метранпаж, перевязывая веревочкой свежий набор, — вчера не успели поместить, может, сегодня втиснем…

У редактора болели зубы и дома ждала жена, чтобы ехать в театр. Сегодня же его ждала одна знакомая дама, женщина бедная, некрасивая и всегда грязная, которой он снимал квартиру. У нее сегодня будет преферанс по маленькой, можно будет сидеть без пиджака и много курить. Поэтому он злобно ткнул в набор бутыринского письма и, поправляя повязку на щеке, из-под которой выбивалась вата, сказал с большой внутренней обидой:

— Инженеры… Пишут.

Уходя из типографии, на оттиске бутыринского письма он поставил толстым синим карандашом:

— Отложить.

* * *

Реже стала выходить кухарка Бутыриных на улицу. С меньшим волнением развертывал Бутырин газету, но, просматривая ее, со злой улыбкой подчеркивал те места, где выпали буквы или вместо маленькой буквы в средине строки высовывалась большая, заглавная.

— Писатели земли русской, — с тихим торжеством показывал он газету сослуживцу по железнодорожному депо, — прибыль с большой буквы пишут…

Сослуживец, человек молодой, в бумажном воротничке. и доверчивый, с уважением смотрел на Бутырина и спрашивал:

— А вы как, не того… Не пробовали статейки тискать?

— Уголь опять не привезли… — уклонялся Бутырин и уходил к полотну через вокзал.

За картами Бутырин начал острить и, если хотел уличить кого-нибудь в обидной посредственности, непременно говорил одно и то же:

— Ему бы в нашей газетке писать… Там только таких и надо…

* * *

Прошло пять месяцев. В субботу, как раз это пришлось первого, сослуживцы Бутырина, получая жалованье, подписывали лист, где каждый в сторонке, после своей фамилии ставил цифру.

— Подарок, так подарок, — возмущенно заглядывал после каждой подписи в листе начальник станции, — а то один рубль, другой рубль, а всего тридцать два человека…

— Ну, купим портсигар, и будет… Не золотой же самовар ему нести…

— Позвольте мне, как уже справлявшему два…