Аркадия

Мне особенно запомнился ветеринарный врач, специально вызванный из города, чтобы осмотреть котят, а заодно и других хвостатых. Импозантный седовласый джентльмен, он так долго и упорно пил чай на кухне, словно ждал приглашения остаться на ночь – мол, поздно уже возвращаться, – но тётушка ловко выпроводила его ровно в девять, приправив грядущую разлуку щепоткой надежды на скорую встречу, благословенное воссоединение и счастливое совместное будущее за воспитанием отары кошек.

Ещё заходил забавный паренёк, такой юный и буквально желторотый с этой своей редкой рыжеватой порослью там, где следовало бы уже вырасти бороде. Он принёс ведёрко свежевыловленной на заливе плотвы в качестве дара богине Агате, а потом неистово краснел и спотыкался на ступеньках, когда тётушка его благодарила и ласково величала Васенькой.

А однажды утром в дверь постучала дама, гордо представилась предпринимательницей, но на деле оказалась продавщицей «Орифлейма». Когда я уходила, то заметила, что каталоги и пробники непрезентабельной кучей валялись на консоли в прихожей, а сама гостья одержимо выпрашивала у тёти Агаты рецепт варенья из чёрной бузины, умоляла продать ей пару баночек, а ещё так смотрела, так смотрела, что я ничтоже сумняшеся нарисовала на зеркале чёрточку. Ну а что, мы в толерантном двадцать первом веке.

Но поразило меня другое. В тот день я по обыкновению торчала у Ильи, снова что-то красила в белый-серый-мальчиковый, но душа вдруг затребовала цвета. На моё «А давай забабахаем вон тот стеллаж в бирюзовый?», брошенное без особых надежд, Илья опрометчиво ответил «А давай», поэтому я скоренько, пока он не передумал, помчалась через лес и посёлок к дому, чтобы основательно порыться в оставшихся после тётиного ремонта запасах в поисках нужного колера.

Наверное, моей ошибкой было то, что я не предупредила тётушку о своём внезапном возвращении среди бела дня, потому что когда я распахнула дверь и ворвалась в гостиную, я увидела блистательную тётю Агату в пёстром тюрбане, красных туфлях на высоченном каблуке и… всё.

И всё. Между тюрбаном и туфлями ничего не было.

Я округлила глаза, тут же отвернулась, поймала тётино отражение в зеркале, округлила глаза ещё больше и крепко зажмурилась.

– Я ничего не видела! – завопила истошно, дополнительно прикрыв лицо ладонями.

– Мируся, ты так реагируешь, будто и вправду никогда не видела обнажённой женщины, – рассмеялась тётя Агата, шурша чем-то за моей спиной, а потом прошла мимо, эффектно вбивая каблуки в деревянные половицы, и я опасливо глянула вслед сквозь пальцы, с облегчением заметив взметнувшиеся в воздухе полы шёлкового халата.

– Ну почему не видела? Видела... А ты что, одна?

– А кого ты рассчитывала тут встретить?

– У меня до фига вариантов, – глянула я не разрисованное помадой зеркало.

– Я совершенно одна. И уже одета, заходи давай, хватит там топтаться.

– А тогда чем ты занималась? – спросила я, нерешительно прокравшись на кухню, где тётушка совершенно буднично ставила на плиту чайник. – Ой, нет! Не отвечай! Это не моё дело! Я не хочу знать!

– Я всего лишь себя фотографировала.

– Зачем? – прилипла я к дверному косяку.

– Что ты знаешь об автопортретах Рембрандта?

– А что я знаю об автопортретах Рембрандта?

– Мира, соберись! – весело воскликнула тётушка, доставая из буфета чашки.

– Ну-у… Рембрандт писал автопортреты на протяжении всей свой жизни, их что-то около сотни в общей сложности, это константа его творчества. В юности с их помощью он изучал светотень, учился передавать мимику. В зрелом возрасте, когда к нему пришёл коммерческий успех, он изображал себя в мехах, бархате и прочих атрибутах процветания. А в глубокой старости создал ряд тревожных, но очень мощных работ, где искусно передал горечь одиночества и трагедию банкротства, которые тогда отпечатались на его лице. Он словно превратил автопортреты в свою уникальную автобиографию.

– Верно, – кивнула тётя Агата, выкладывая на блюдо симпатичные кексы. – Вот и я создаю свою фотоавтобиографию.

– То есть ты это не впервые? – удивилась я.

– Нет, утёнок. Каждый год в один и тот же день.

– Голой?

– Настоящей. Какая есть.

– Ммм… – протянула я, садясь на стул и вдруг сильно жалея, что это идея не пришла в голову мне. – Насколько я успела рассмотреть, там всё… топчик. Просто было… неожиданно. А что ты потом собираешься с этими фотками делать?

– Не знаю, – спокойно пожала плечами тётушка, разглядывая содержимое шкафчика с чаями. – Ещё не решила. Может, когда-нибудь устрою выставку. Там как раз у автобусной остановки подходящий стенд есть.

– Местные сожгут тебя на костре, – покачала головой я.

– Тогда оставлю фотографии тебе в наследство.

– Ура, у меня будет хоть какое-то наследство, – мрачно закатила глаза я. – Подожди, ты делаешь фотографию каждый год в один и тот же день? Но сегодня даже не первое число!

– А зачем начинать жизнь с понедельника, Мируся? – обернулась ко мне тётя Агата, и я не нашлась с ответом.