Аркадия

Через Общую подростковую, через коридоры, где штукатурка осыпалась и дранка обнажена, вниз по гладко отполированному поручню – так выходит тише. Через Библиотеку, заваленную номерами “Каталога всей Земли”[20] старыми “Нью-Йоркерами”, томами, раскопанными в подвале, куда снесли их прежние обитатели дома: “Американская эклектика, или Избранные места из периодической литературы всех зарубежных стран”, “Уолден, или Жизнь в лесу”, “Новости из ниоткуда”. Еще Карлос Кастанеда, Юлия Кристева, Герман Воук, книжки в мягких обложках, подобранные у мусорных контейнеров или купленные за гроши. Он проскальзывает в Едальню, где пахнет вчерашними энчиладами. Еще рано для Утренней смены, которая загремит скоро кастрюлями, примется размешивать дрожжи, вбивать сою в омлет и мыть яблоки, червивые, зато вкусные. Все тихо, и никто не бодрствует, кроме Кроха.

Снаружи, в темноте, он бежит вниз по сланцевым ступенькам, зная их на ощупь. В лагерях по всей Аркадии темно, лишь в шатких огоньках вдалеке угадываются фонарики тех, кто вышел по нужде. Из Пекарни поднимается густой хлебный запах. Кожу Кроха покалывает от холода; пятки брызгаются росой на спину. Небо обрывается острым краем, сосны пронзают воздух, камешки, как живые, шарахаются из-под подошв. Он бежит так быстро, как только несут его ноги, очень быстро для столь маленького тела, а затем притормаживает, чтобы насладиться тем, насколько темнота мягче в лесу.

Красный кардинал выпархивает из-за куста, но Крох забыл свой новый фотоаппарат, который прислала бабушка. Не вернуться ли, думает он, но бежать назад далеко, а заря дожидаться его не станет.

За вдох до восхода он взбирается на холм.

На вершине, в зарослях турецкой гвоздики, выше верхушек сосен, он сидит и смотрит, как начинает желтеть день. Ястреб расправляет крылья и кружится, взмывая. Туман раскатывается по земле одеялом, укрывает поспешно дальние горы, поля, Пруд, ручьи; укрывает амбар Амоса-амиша вдалеке и тонкое кружево дымка над коттеджем Верды. Оголодалая тварь, туман: он жрет. Взбирается на Террасы с кривыми стволами яблонь. Под конец только Крох и Аркадия-дом смотрят друг на друга, каждый в одиночестве на своем холме, над молочным морем тумана. Два острова, вот они что, озаряемые рассветом.

* * *

Порой мир слишком велик для Кроха, так переполнен он ужасом и красотой. Каждый день изумляет по-новому. Вселенная пульсирует, с невероятной скоростью расширяясь. Крох чувствует, как она разматывается в ничто. За пределами Аркадии громоздится то, о чем он мечтает: музеи, стальные башни, плавательные бассейны, зоопарки, театры, океаны, полные чудны́х существ.

Он знает, что его представления о Внешнем мире приблизительны: по крупицам собраны и нечетки. Составлены из того, что дошло до его ушей, из историй, которые люди приносят с собой, из того, что он прочитал. Он ни разу не покидал Аркадию с тех пор, как сюда прибыли Свободные Люди, он тогда только начал ходить, – если не считать коттеджа Верды на краю леса, крошечного атолла из одного островка. Ему предлагали, бывало, съездить в Саммертон с парнями из Гаража или с Ханной пойти в университетскую библиотеку в Сиракузах, но каждый раз он говорил: нет, спасибо. Он боится Внешнего мира: то ли того, что там все будет так, как он себе представлял, то ли того, что не будет.

Клаус, один из “Певцов Сирсенсиз”, любит приставать к Кроху с вопросами, которые впору младенцам. Насколько велик слон? Как выглядит метро? Сколько человек может вместить стадион “Янки”? Крох лишь смутно может понять, почему Клаус хохочет до слез, когда Крох отвечает: Слон такой же большой, как Восьмиугольный амбар? Метро – это как поезд из жуков-фольксвагенов в большой стальной трубе? Стадион “Янки” в Нью-Йорке вмещает… две тысячи человек? – это вдвое больше Аркадии, и это предел того, насколько многолюдной может вообразиться ему толпа.

Дети вы, дети, говорит Клаус, со вздохом откидываясь на спинку стула и отирая глаза. Прям какое-то дикое племя из джунглей с костями в носу. Вот раздолье было бы социологу потолковать с вами.

Крох знает, что это неправда. Не невежественны они и не наивны. На семинарах, которые можно посещать после утренних Государственных уроков, он изучил местные растения, классиков английской литературы, геометрию, физику, физиологию человека. Он помог разродиться в Курятнике роженицам шести, не меньше. Он, как и другие дети Старой Аркадии, умеет играть на гитаре, выпекать хлеб и колоть дрова, лепить горшки и прясть лен, вязать носки, выращивать злаки и овощи, сочинить хорошую историю, настоять Кисло-сидр на яблочной падалице и что угодно приготовить из сои.