Аркадия

Скажу вам, говорит Хэнди, что даже семь месяцев в тюряге – это, знаете ли, совсем не развлекательная прогулка. И поэтому я почтительно прошу вас, добрые Свободные Люди, оказать мне услугу, пойти со мной в лес и вырвать всю коноплю, которая у нас там растет, хотя и понятно, что душа обольется кровью видеть, как такое добро пропадет даром. Считайте, что это способ избавить вашего старого духовного учителя от заточки под ребро.

Что ж, он снова завоевал их. Хэнди это легко: внутри него словно тумблер, который он умеет переключать. Аркадцы смеются. Громче всех – Новички, взволнованные тем, что видят легендарного Хэнди таким, каким его теперь нечасто увидишь. Вокруг толпятся верные старые товарищи, по-прежнему влюбленные в него, и, еще ближе, его семья. Лайла и Иеро посмеиваются рядом с Фионой, теперь уже женщиной, она опирается затылком на ноги Хэнди. Айк раздулся от гордости. Лейф, отстраненный, словно инопланетянин, стоит вместе с “Певцами Сирсенсиз”. Эрика нет, он уехал в колледж. Лишь Хелле с серьезным видом сидит на каменной стене террасы, глядя вверх на отца, лицо ее неподвижно, длинный бледный рот сжат в тонкую линию.

Вновь окутанный обожанием Аркадии, Хэнди начинает распоряжаться, как собрать коноплю и сжечь.

Эйб крутит колесо, чтобы повернуться лицом к Кроху и Ханне, и напряженным голосом говорит: Семейное собрание Стоунов. Немедля.

* * *

В комнате Эйба и Ханны на втором этаже Аркадия-дома Ханна закрывает окно. Во дворе возобновились занятия: маленький Питер повторяет что-то на иврите, его наставник Тео стоит футах в пяти от него. Тео кажется безобидным, но в наши дни трудно понять, кто на чьей стороне. В духоте тесной полутемной комнаты к ним доносится вонь Аркадия-дома: пот, лук, сперма, дешевые благовония.

О боже, говорит Ханна. Одеколон из трехсот тел.

Крох смеется, но Эйб говорит, что на шутки времени нет. Ханна, вскинув бровь, берет с тумбочки апельсин, прихваченный с ужина несколько дней назад. От брызг вспоротой кожуры сразу легче.

Да что случилось-то, спрашивает Крох и откусывает заусенец, успокаиваясь от вкуса крови.

Родители на него смотрят. Красавец Эйб, золотистая от раннего загара Ханна. Не надо его вмешивать, Эйб, говорит она. Он еще ребенок, ему четырнадцать стукнуло лишь неделю назад. Она оттягивает руку Кроха ото рта, целует ее и удерживает, чтобы он оставил заусенцы в покое. Ее пальцы в апельсиновой кислоте, и он рад тому, что ранку щиплет.

Он нужен нам, Ханна, говорит Эйб. И не то чтобы я уже не слышал этого в его дыхании.

Ханна вздыхает и крепче сжимает руку Кроха, и это все, что остается, потому что на колени к ней взобраться нельзя.

Да ладно, говорит Крох, просто расскажите, и все.

Эйб говорит: Извини, что мы втягиваем тебя в это, но приспешники Хэнди уничтожат сейчас то, что мы рассчитывали пустить на пропитание в следующем году. Зимой кое-кто из нас в Бизнес-подразделении решил вложить деньги в высококачественные семена марихуаны, которая поспеет как раз в июле, ко Дню Кокейн. Те аркадцы, что ушли, согласились распродать ее во Внешнем мире. Это довольно масштабный сговор, мы назвали его Шмальплот.

Крох молчит, но его разочарование в родителях мечется по комнате пойманной птицей.

Послушай, говорит Ханна. Мы знаем, что это неправильно.

Я бы выразился иначе, говорит Эйб. Незаконно всего лишь.

Нам пришлось взвесить риски, говорит Ханна. Мы не пошли бы на это, если б не были так бедны. Мы уже два года не платим за семена. И еще эти новые гребаные проекты, которым Хэнди дал зеленый свет, Школа акушерок Астрид в Теннесси и дурацкий тур “Певцов Сирсенсиз”. Господи, этот Хэнди навел бы сначала порядок в собственном доме. Мы все в долгах. Мы умрем с голоду, если не сделаем этого, говорит она и вцепляется огрубелыми пальцами в простыню, на которой сидит.

Крох хмурится. А что же Гараж? И наша керамика? И труд по найму? И продукты, которые мы производим? Должен же быть какой-то другой способ.

Всего этого и близко недостает, говорит Ханна. И к тому ж Кайфуны, Куры и все эти Беглецы! У нас перебор ртов, которые нужно кормить. У нас нет выбора. Я лучше рискну и в тюрьму сяду, чем дам детям голодать.

Аминь, говорит Эйб, и родители обмениваются взглядом, который смущает Кроха до дрожи. Секс – это смерч, который обрушился на него с год назад. Это свист, высоковатый для человечьих ушей, и однажды утром он проснулся собакой. Теперь он натыкается на это повсюду, особенно там, где оно отвратно: в разбухших, словно огромная молочная железа, сочащихся влагой марлях на Соевом молокозаводе; в скольжении вил по компосту, напоминающем полумерзкий механизм полового акта. И сейчас это здесь, в румянце его отца, когда он смотрит на Ханну, в том, как светится уверенностью ее лицо.

Ты нужен нам прямо сейчас, малыш, говорит Эйб. Мы с мамой решили самую большую плантацию сохранить в тайне от Титуса, Смак-Салли, Хэнка и Хорса. Именно потому, что случилось сегодня.

Даже чертов Титус, с горечью говорит Ханна, и Крох вспоминает, как жарко Титус внимал Хэнди, сразу после вертолетов, как освещал его луч надежды.

Но, говорит он, я еще мальчик.