Археологические прогулки по Риму

Христианство в Остии остается для нас связанным с двумя важными воспоминаниями, которые невозможно забыть, когда осматриваешь эти развалины: сочинение «Октавий» и смерть св. Моники. «Октавий» – это первая проба христианской апологии, написанной римлянином, на языке римлян; это и теперь еще одно из самых интересных произведений, какие только можно прочесть. Автор, Минуций Феликс, был адвокат и светский человек, живший, наверно, в лучшем обществе, чувствовавший себя в нем, как дома. Он обращается к людям образованным и из высшего света и хочет быть ими услышанным; поэтому он остерегается выражать свои мнения в сухой и догматической форме, которая могла бы оттолкнуть более равнодушных; он дает им приятный тон и старается возбудить любопытство читателя драматическими приемами. Книга его – это диалог, где он заставляет действовать не теологов, спорящих между собою, а добрых людей, собравшихся в свободный день побеседовать. В ней сообщается, что его навещает один из его старых друзей, Октавий, такой же христианин, как и он, после долгой разлуки, и, чтобы быть свободнее и больше принадлежать друг другу, они на несколько дней покидают Рим в обществе одного общего друга, Цецилия, оставшегося язычником. Это происходит во время сбора винограда, когда суды закрыты и адвокаты свободны. Итак, они втроем отправляются в Остию, «прелестную местность», где душа наслаждается спокойствием и тело вновь становится здоровым. Однажды утром, когда они шли к морю, «предаваясь удовольствию ступать по песку, поддававшемуся под их ногами, и вдыхать легкое веяние, что возвращает силу усталым членам», Цецилий, язычник, завидев статую Сераписа, приветствовал ее, согласно обычаю приложив руку к своим губам. Это религиозное действие оскорбило Октавия, и он не мог удержаться, чтобы не сказать другому своему товарищу, христианину: «Нехорошо, мой брат, оставлять в таком грубом заблуждении верного друга, как позволять ему посылать поцелуи каменным статуям, которые не заслуживают этой чести, как бы они ни были покрыты венками и сколько бы на них ни возлияли масла?» Никто не возразил на первых порах, и продолжали прогулку. Кто побывал на взморье в Остии, может легко восстановить мысленно дорогу, по которой вместе шли друзья. Наверно они следовали по длинной улице, которая идет вдоль Тибра, или по какой-нибудь параллельной ей; затем, дойдя до места, где кончались дома и ничто не закрывало вида, они стали наслаждаться зрелищем необъятного горизонта. Они шагали по влажному песку, вдоль берега, между лодок, вытащенных на берег, где играли дети, забавляясь бросанием в воду камешков. Оба христианина, спокойные душою, всецело предались радости этих зрелищ; но Цецилий ни на что не смотрит; он безмолвен, мрачен, озабочен; его смущают только что услышанные слова, он хочет, чтобы приятели объяснились, он просит, чтобы его просветили. Тогда все трое садятся на большие камни, защищающие мол, и перед лицом спокойного моря, осиянные солнцем, они начинают вместе беседу о великих вопросах, волнующих мир. Разве это не настоящий роман? Во всяком случае Минуций рассказывает нам его так, что он выходит очень похожим на правду. Нет никакого сомнения, что не одна победа, сделанная христианством во II веке, произошла при подобных обстоятельствах, что часто какое-нибудь слово, брошенное как бы случайно в благоприятную минуту, трогало хорошо подготовленную душу и что она окончательно сдавалась после нескольких разговоров, подобных тем, какие велись тогда на взморье Остии и которые передал нам Минуций.