Археология русского интернета. Телепатия, телемосты и другие техноутопии холодной войны

“Сетевая структура” и “мировые сети”, с точки зрения Щедровицкого, Островского и соавторов, – это децентрализованное распределение русскоязычных людей, живущих по всему миру. Их культурная и языковая связь с родиной служит основой новой русской державности в изменившейся исторической ситуации. Политтехнологи, за некоторым исключением[368], не писали прямо, что появление сетевых структур связано с распространением интернета, поэтому Русский мир – это не в точности русский интернет, но его удачная метафора. Позже эта метафора получила свое развитие у последователей идеи Русского мира. Так, например, сотрудники фонда “Россияне” (позже переименованного в “Русский мир”) уже напрямую понимали сетевую структуру как “киберпространство”, в котором соединяются “геополитические потенциалы российской метрополии и русской диаспоры”[369].

Генеалогические связи Рунета и Русского мира кроются в постсоветском кризисе идентичности. Как и для участников дискуссий в Юзнете середины 1990-х, обсуждавших величие русской культуры и литературы, для политтехнологов важнейшим был вопрос о перспективах сохранения и экспансии литературы и культуры, утверждении могущества русского языка, а значит, по их логике, и России. В 1990-е, когда традиционные иерархии были разрушены, язык и культура стали точкой сборки идентичности русскоязычных пользователей. И в этом смысле наилучшим воплощением Русского мира стало интернет-сообщество – распределенные по миру пользователи, развивавшие сетевую словесность и уповавшие на русский литературоцентризм, участники “электронной соборности” и продолжатели традиций великой культуры, которая нашла свою вторую жизнь в Сети.

Политтехнологии целенаправленно пришли в русский интернет, когда развитием политического контента занялся Глеб Павловский, став посредником между Русским миром и Рунетом. В 1995 году Павловский вместе с философом Сергеем Чернышевым создали Русский институт. Цель этой организации – “содействовать становлению русского культурного самосознания и формированию институтов новой общественной идентичности”. Деятельность Русского института началась с переписки его сооснователей, в которой они обсуждали проблему “русскости”. “Есть трудность быть русским. Говорить по-русски, даже зваться русским – трудно… Крушение СССР, утянув в Лету «советское», не вернуло русскому его прежних прав… Мы ничтожны без Мира… Задача Русской программы – восстановить русское без кавычек и псевдонимов”, – писал Павловский Чернышеву в 1996 году[370]. Потеря “русского без кавычек”, по его мнению, напрямую связана с распадом СССР, в результате которого возникло новое слово “россиянин”. Подчеркивая искусственность этого определения, Павловский предлагает сравнить эту ситуацию с американской: “А представь Америку, житель которой больше не смеет зваться американцем, но только «американером» или «американменом». Из цивилизации вынули штифтик, и головоломка-рубик распалась. Русское не было опрокинуто силой, не было подавлено. Русское обезлюдело”. Для решения этой проблемы и создан Русский институт – “один из первых десантов всемирной корпорации Россия”. В этих текстах о смысле России и о русскости – не только характерная для многих интеллектуалов 1990-х фрустрация от потери старой и поиска новой идентичности, но и вполне осознанная отсылка к сборнику “Вехи”, в которой русская интеллигенция начала XX века пыталась найти ответы на подобные вопросы[371].

Глеб Павловский одним из первых увидел огромный потенциал интернета как средства массовой коммуникации. Возможно, к этому его подтолкнул опыт диссидента и самиздатчика, для которого возможность свободной публикации текста была абсолютной ценностью. Однако более значимой, по всей видимости, оказалась деятельность, которую Павловский вел в конце 1980-х – начале 1990-х, когда он в качестве директора программы “Гражданское общество” фонда “Культурная инициатива” Джорджа Сороса участвовал в развитии социальных сетей в России, как офлайновых, так и компьютерных (см. главу 4).