Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России

В книге «Русские разговоры» Нэнси Рис описывает, как во время перестройки простые люди обсуждали повседневные трудности. Она отмечает, что главным мотивом этих разговоров являются жалобы, которые она называет «литаниями»: «Литании — это речевые периоды, в которых говорящий излагает свои жалобы, обиды, тревоги, несчастия, болезни, утраты»[56]. Рис обращает внимание, что «литании» выстраиваются по схеме сказочных сюжетов, где герой литании (как правило, сам рассказчик) встречается с множеством трудностей, преодолевает их и оказывается победителем. Как отмечает Рис, даже простой поход в магазин за продуктами превращается в повествовании рассказчика в приключение с открытым финалом. Рис полагает, что «литании» являются основой коммуникационной среды постсоветской культуры, а трудности — неким желанным состоянием.

Я полагаю, что при взаимодействии с похоронной инфраструктурой реализуется тот же принцип, что и в «литаниях», — преодоление трудностей, то есть инфраструктурной дисфункциональности и сбоев. Образы поломки актуализируются в практиках и разговорах как нечто естественное и даже желанное, и при этом именно преодоление становится центральным элементом похоронного ритуала. Инфраструктурная дисфункциональность в чем-то дублирует предсмертные (и, возможно, посмертные) муки покойника: если близкий человек мучился, то и его родные должны разделить сним трудности, страдая от несовершенства похоронной индустрии. Состояние инфраструктуры становится одним из кодов траурного ритуала, а тело и его перемещение — центральным элементом российских похорон. Дорога приобретает особое значение: тело нужно сопровождать в катафалке, обязательно находиться рядом с ним во время всех тягот и проблем, которые возникают на протяжении всего похоронного процесса.

Почему ремонт становится желанным состоянием для всех: социологическое обобщение

В заключительной части интерпретации я предлагаю соединить всех акторов вместе и придать моим интерпретациям теоретически осмысленный вид.

Теоретические наработки в области этнографии инфраструктуры демонстрируют ряд нормативных ограничений, которые изрядно усложняют рассмотрение дисфункций как варианта нормы, — здесь и начинаются проблемы с концептуализацией[57]. С одной стороны, «поломка» и «ремонт» предполагают, что объекты бывают двух типов: «рабочими» и «сломанными». Соответственно, функциональное состояние воспринимается как некое «нормальное» состояние, а дисфункциональное — нет.

С другой стороны, дисфункция якобы всегда требует определенных действий по ее устранению. За аксиому берется утверждение, что социотехнические структуры стремятся к идеальному рабочему состоянию и устранению поломки. Такие системы тяготеют к минимизации рисков выхода из строя, поддерживая функциональность и совершенствуя технический уровень. Социотехнические структуры можно описать как большой муравейник, который в случае повреждений моментально пускает все силы на их устранение[58]. Однако собранный мною полевой материал говорит о другом, и этому есть свое социологическое объяснение.

Дело в том, что сам процесс исправления дисфункциональности инфраструктуры, как и любой другой вид деятельности, является социальным действием, в которое прямо или косвенно включаются несколько акторов. Иными словами, процедура наладки чего-либо предполагает активную коммуникацию и обмен. Например, участники процесса ремонта знают, кто именно отвечает за починку того или иного объекта инфраструктуры, кто может исправить поломку и как быстро.

В этом смысле конечная цель ремонта не обязательно достижима — участники могут преследовать собственные цели, исходя из субъективных представлений и задач. Если исправление дисфункции приносит больше издержек, то можно говорить, что ремонт становится самоцелью. Как особый вид деятельности, процесс починки предполагает формирование специфического социального пространства («repair culture»), описанного выше. Тим Дант отмечает, что ручной ремонт имеет преимущество перед промышленным, потому что вносит в процесс большую коммуникативность — нам нужно привносить в этот процесс элемент человеческого[59]. Именно поэтому в случае похоронного дела ремонт не рассматривается как функционально-техническая процедура.

Ремонт становится самоцелью, когда акторы не заинтересованы в рабочем состоянии объекта и его технической исправности. Процесс ремонта не только позволяет акторам коммуницировать между собой, но и выстраивает особую режимность отношений между ними. Можно сказать, что в подобных практиках размывается объектность вещи. Уже не имеет значения, как функционируют объекты инфраструктуры с точки зрения нормативной рациональности, важен только социальный смысл интеракций, который возникает в процессе обслуживания/ремонта этих вещей.