Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий)

– Кто у вас есть из близких знакомых в Ташкенте из нецерковников?

Войно-Ясенецкий перечислил имена профессоров, научных сотрудников, с которыми он работал или был знаком.

Следователь записал, а потом стал называть имена, о которых допрашиваемый и не знал ничего, и спрашивать о связях с ними. Войно-Ясенецкий мог ответить только, что не знает этих людей. Среди них казачьи офицеры, казаки-кубанцы.

Следователь настаивал:

– По материалам дела установлено, что вы знаете и имеете связи с ними. Следствие настаивает на даче правдивых показаний о знакомстве и связях с ними.

– Не знаю лиц, о которых вы говорите и не связан с ними, – отвечал Валентин Феликсович.

Следователь продолжал «давить», не обращая внимания на отрицательные ответы допрашиваемого:

– Материалами следствия установлено, что вы состоите членом контрреволюционной организации. Предлагаем Вам дать правдивые показания.

– Я членом контрреволюционных организаций не являлся и не являюсь.

– Хорошо, конкретизирую. Какой характер носили ваши связи с бывшим митрополитом Кириллом (Смирновым)?

– Лично не знаком. Знаю о нем по рассказам бывшего митрополита Арсения (Стадницкого), что он отбывал ссылку, претендовал на должность местоблюстителя патриаршего престола.

10 августа 1937 года Войно-Ясенецкому предъявили обвинения. Все тот же набор «контрреволюционных» деяний: активное участие во всесоюзном нелегальном церковном центре; руководство в городе Ташкенте контрреволюционными элементами из активистов верующих, бывших людей и монашествующих для активной борьбы против советской власти; ведение среди церковников контрреволюционной агитации, высказывание контрреволюционных взглядов о внутреннем и международном положении СССР в предстоящей войне с Германией; контрреволюционные клеветнические высказывания о коммунистической партии и вожде народов, то есть о Сталине.

На этом основании и предлагалось привлечь Войно-Ясенецкого к ответственности, а в качестве меры пресечения избрать содержание под стражей во внутренней тюрьме УГБ НКВД УзССР. В постановлении данное решение оправдывалось тем, что Лука был «достаточно изобличен в участии в контрреволюционной церковно-монархической организации и шпионской работе в пользу иностранного государства, не отвечает на вопросы следователя, ведет себя грубо, вызывающе, делает оскорбительные выпады допрашивающему, наносит контрреволюционную клевету органам НКВД»[109].

В течение многих месяцев допросы, в том числе и способом «конвейера», пытки, издевательства, унижения, побои, карцер….

Войно-Ясенецкий протестовал, объявлял голодовки, подавал заявления в высшие инстанции о необоснованности ареста и заключения…

О своем состоянии архиепископ Лука вспоминал спустя годы: «У меня начались ярко выраженные зрительные и тактильные галлюцинации, сменявшие одна другую. То мне казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и я ловил их. То я видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой был расположен город, ярко освещенный электрическими фонарями. Я ясно чувствовал, что под рубахой на моей спине шевелится змея»[110].

Лука не знал, что «настойчивость» сотрудников НКВД в стремлении получить нужное им признание основывалась на показаниях, которые им удалось выбить из других подследственных. В частности, архиепископ Борис (Шипулин) 29 октября 1937 года подписал протокол, в котором были и такие сведения:

«В Институте неотложной медицинской помощи Войно-Ясенецкий окружил себя антисоветским элементом, при прямом содействии которого удавалось вредить делу оказания медпомощи трудящимся.

В начале 1937 г. в Институт неотложной помощи был доставлен на излечение один из передовых мастеров хлопководства – орденоносец…

Лечение этого орденоносца было организовано вредительски, в результате чего последовала смерть. О его смерти ни родные, ни организации, пославшие его на лечение, уведомлены не были, а труп его был зарыт вместе со случайными лицами, умершими в Институте.

…Войно-Ясенецкий, который был основным виновником этого вредительского акта, остался неразоблаченным»[111].

В свою защиту Лука писал в НКВД УзССР:

«Следователями по моему делу мне предъявлены тягчайшие и крайне позорные обвинения (контрреволюционная деятельность в союзе с казаками, шпионаж, убийство больных путем операций), лишающие меня доброго имени и чести. Следствие ведется односторонне пристрастно в сторону обвинения. Оставляются без внимания и не вносятся в протокол мои заявления, оправдывающие меня. Меня лишили законного права послать заявления высшим представителям власти.

…Я лишен всех прав и всякой цели жизни, так как для меня невозможно ни священнослужение, ни работа по хирургии, ни очень важная научная работа, я лишен семьи, свободы и чести. Без допроса меня обвиняют в гнуснейшем из преступлений – тайном убийстве больных путем операций»[112].