Читаем Архипелаг Святого Петра полностью

— ...о ребенке?! — Макс патетически поднял руку, воздел артистически длань. — О бедной девочке, боготворящей отца, которого она лишена, о некрасивой дочери красавицы матери, чье легкомысленное поведение ранит ее до глубины души и может испортить ей всю жизнь. Вы никогда о ней не размышляли? О ее одиночестве. О ее ненависти к вам. Она и мать возненавидит по-настоящему в конце концов. Что ждет такую девочку в дальнейшем? Какие беды?

— Да неужели Калиостро предлагал вам роль помощника?! — воскликнул я. — И вы отказались?!

— Лучше умереть в глуши, — назидательно произнес лама, — сохранив чистоту духа и тела, чем потерять себя в обществе рыночных торговцев.

— Какой еще Калиостро? — спросил Макс сурово. — Что вы дурака валяете? Не надо разыгрывать помешанного, такого действия на психику вещество из данной авторучки оказать не могло.

— Граф был не торговец, а авантюрист, — сказал Бригонций, — любитель игр житейских. Рынок его мало интересовал.

— Он был человек своевольный и праздный, — возразил лама, — мысли его были досужие, ими обкрадывал он собственную жизнь, а скверна мира представлялась ему то театром, то базаром. Трясина алчности и вожделения — это ли не океан скорби? Одна лишь мысль о прозрении способна переправить нас на тот берег. Почтенный Бо говорил: «Лучше скрытно доверяться созидательной силе небес, чем уповать на собственное своеволие».

— ...своеволие и ребячество, — продолжал свой прерывистый монолог Макс. — По сути дела, вы не можете быть настоящим соперником Настасьиного мужа. Потому что он государственный человек, а вы пока что ничтожество. У вас совершенно разные роли, да еще из разных пьес.

— Актеры покрывают лица пудрой и раскрашивают их красками, изображая красавцев и уродов, — сказал лама, — но, когда представление закончено и сцена пустеет, где пребывать красоте и уродству?

— Мне нравится, что все вы говорите о театре, — Бригонций вскочил, взмахнув руками, забегал по палате от двери к окну, где в раме оконной дальний ночной фонарь высвечивал осеннее дерево, — но что бы вы ни говорили о ролях и актерах — что для вас театр? кто вы в нем? сторонние наблюдатели! зрители! публика! А для меня театр — моя жизнь! И даже более того! Судьбина! Между прочим, — тут Бригонций обратился ко мне, — граф Калиостро понимал в театре больше, чем кто бы то ни было: для него весь мир был театр, все люди были актеры, комики, трагики, благородные отцы, резонеры, кокетки, субретки, инженю, травести, герои-любовники; а он был прима, премьер, звезда первой величины.

— Мне не пришло бы в голову сравнивать Калиостро с актером, — сказал я.

— Я не сравниваю! — вскричал Бригонций. — Он и был актер! Гениальный актер!

— Видать, для вас Калиостро то же, что для меня Галя Беляева.

— Да это черт знает что такое! — взорвался Макс, прервав свой назидательно-душеспасительный монолог несостоявшегося убийцы, коим собирался он меня то ли закодировать, то ли зомбировать, то ли вразумить и воспитать. — Ты издеваешься надо мной? Калиостро, Галя Беляева... К дьяволу! Усни! Провались! Спать! Спать! Спать!

В остекленные двери из коридора, где дремала на диванчике дежурная сестра, лился мертвенный больничный свет. Я уснул, слыша сквозь надвигающееся сновидение тихий удаляющийся голос ламы:

— Когда мысли сами собой находят отклик в сердце, мы словно живем среди благоухающего сада. Почтенный Бо говорил: «Мысли доставляют удовольствие, когда они приходят внезапно. Ветер становится чист, когда он вольно гуляет на просторе».

НЕТИ

Плыла кровать моя между светом больничного коридора и светом ночного осеннего, пронизанного фонарными лучами золотисто-зеленолиственного дерева в окне.

Был я в нетях. Нигде.

Состояние мое не являлось ни сном, ни сновидением, ни бодрствованием, ни мыслью, ни мечтою.

Возможно, объяснялось оно сочетанием воздействия одного из слабейших ядов Максова арсенала и неполного гипноза.

Однако позже замечал я неоднократно: сходное состояние свойственно жителям архипелага Святого Петра, оно даже как бы их неотъемлемое свойство, почти отличие от прочих жителей городов и весей земных. Стоит человек у окна (пол, возраст, социальная принадлежность, темперамент и т. п. значения не имеют), якобы глядит в окно, будто бы задумался, а на самом деле — в нетях пребывает, нигде, ни в одном из миров, рекрут беглый, нетчик мелкий; спит душа, бездействует тело, дремлет ум. Из вотчин в нетчины подался, короче говоря.

Не знаю, почему всю жизнь (сначала на слух, а потом по инерции, скорее всего, и словарь Даля не разубеждал) для меня слово «нети» и слово «сети» рифмовались — не по звучанию, по смыслу.

Что ловит нас? кто? каким неводом (почему «не-»?..)? каким бреднем улавливает нас Ничто? Перестав или перемет, установленный поперек, заставляет нас замереть в потоке времени? Попался, попался, дурачок, нашлась и на тебя недотка, нашелся ахан! «Мрежею души не ловят» — тоже неплохая поговорка. Души, может, и не ловят. Что за сеть пленила нас, тащит в нети? Ставная? плавная? паучья? Кого какая. Кого свинчатка, кого поездуха: каждому — свое...

Перейти на страницу:

Все книги серии Открытая книга

Похожие книги

Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги