Архипелаг Святого Петра

Темное неуютное Нигде окружало меня. Его неспешная летучая отрава плавала по жилам. Я представлял себе, как оказывается в нетях — невольно, минутно — находящийся на своем почетном, с государственной точки зрения, посту шпиона муж Настасьи. В моменты, когда пистолет его дает осечку, когда не может он шевельнуться, точно во сне, выпадая из бытия, он должен быть достоин сочувствия — в частности, моего.

Я думал о дочери Настасьи, думал лениво, смутно, о ее дочери, в которой не было, на мой взгляд, ничего от матери, только имя, ни малейшего сходства, об этой оцепенелой девочке, чью ненависть я чувствовал физически, особенно ослабев, как чувствуют ожог, удар, ледяную воду. И муж Настасьи, и его дочь казались мне полуживыми созданиями, убогими, почти инвалидизированными, обделенными; они отличались и от Настасьи, и от меня неполнотой, фиктивностью, дефектностью, формальностью чувств; мне было их жаль, мне было неловко перед ними, словно я обирал неимущих.

Вас не смущает словосочетание «принять решение»? Принять подарок, принимать почести; принять решение — будто оно уже находилось где-то готовенькое и вы его — приняли.

Мое решение, вероятно, находилось в нетях, и там мне его всучили, вручили; а я не возражал. Не возражал, принял, забыл ненадолго, провалился еще куда-то: уснул.

Меня разбудила дежурная сестра, больничный ангел с голыми икрами и в тапочках на босу ногу, в легоньком белоснежном халате. Ни свет ни заря она принесла нам со Звягинцевым по градуснику, по мензурке с дрянью, по горсточке таблеток.

— Звягинцев, как себя чувствуете? — спросила она.

— Я себя чувствую, — отвечал тот превесело, чуть заплетающимся языком.

— А вы, Андреев?

— А я себя не чувствую, — бойко ответил я.

Когда она ушла, я спросил Звягинцева:

— На рыб бредень, мрежа; а на зверей что?

— Тенёта.

— А на птиц?

— А на птиц, сокол ясный, перевес, шатер, тайник, колковая. Что это вы с утречка про ловитву? Тоже мне ловец. Ну, спросите меня: а на мир? а на мир-то что?

— На мир?.. — не понимая, повторил я.

— Сетчатка, да сетчатка же, взоры наши, очи любопытные! Что такое свет? Лучи такой-то длины, болтающиеся в мировом пространстве; попадая на сетчатку, создают в мозгу ощущение света. Усекли? Человек нужен или иное живое существо, чтобы был — свет. Без нас он неразличим. Что зажмурились? Слепит маленько? Заспались? Где были во сне?

— Да не был, не был я во сне, — сказал я. — Я в нетях был.

ОТМЕЛИ

К взморью подступают низкие песчаные берега островов. Отмели бара Невы являются продолжениями этих крайних островов дельты, а мели — как бы островами, скрытыми небольшим слоем воды. Они имеют собственные названия, например: Золотой остров, Белая мель. К островам примыкают отмели: Канонерская, Крестовская, Галерная коса. К северному берегу Невской губы примыкают Собакина и Северная Лахтинская отмель, к южному — Южная Лахтинская и Ораниенбаумская отмель.

О. Н. Захаров

«Архитектурные панорамы Невских берегов»

В тихой и светлой палате больницы для особо важных пациентов мы со Звягинцевым пробыли недолго. Самочувствие и у него, и у меня было самое обыкновенное, самочувствие вульгарис, юные вампирки из лаборатории ничего экстраординарного не обнаруживали, равно как кардиографиня (породистая горбоносая дама, напоминавшая Майю Плисецкую) и мрачный задерганный невропатолог, внимательно шуршавший складнями энцефалограмм.

Последняя ночь, проведенная в больнице, неожиданно разбудила нас ураганным ветром, стучащим в окно, вибрацией оконных стекол, за которыми метались ветви и листья, воробьиная ночь наводнения, заставляющая в венах и артериях живых существ вскипать малой буре, алой жидкости солоноватой впадать в резонанс с потревоженными водами рек архипелага. Мне было плохо с сердцем — впервые в жизни сердце булькало в груди, плюхалось, как лягушка в молоке.

К утру ветер оттрепал острова, ветер стих, нас выписали, Настасья принесла нам теплые шарфы, свитера, пальто; мы вышли, ослепленные солнцем; за ночь ветер сорвал с ветвей почти всю листву.