Архипелаг Святого Петра

Откуда-то сверху, из домика с чашею, спрыгнул черный котище и сделал у ее рдяного сапожка потягушечки. Вспомнив Настасьин шепот про палиндромы, я молвил:

— А роза упала на лапу Азора.

И, помедлив, сказал припев-пароль:

— Асса!

Девица очень возбудилась, пришла в восторг, достала из сверкающей стеклярусом театральной сумочки карандаш для бровей и на обороте вытащенной оттуда же порнографической открытки нацарапала услышанный от меня текст.

— Ах, какая песня, что за шансон, улетный хит! Молоток ты, парубок. Проси, чего хочешь. Что ты стоишь столбом? Чего хочешь-то?

— А что ты можешь? — спросил я деловито.

— Ну ты даешь.

— Мата, — сказал хриплый голос от второго сфинкса, — ты его особо не балуй — перебьется, раздолбай.

Послышалось бульканье.

— Водку хлещешь? — спросил я тьму.

— Козел. Эликсир употребляю. Для полетов и для лицезрения, глядь, картин будущего. Водку сам хлещи. Умней всех. Завсегда тут у водопоя свое пила и буду пить. Водички, кстати, не желаешь? Я фонтан-то запущу, только вякни.

— Ой, да ладно тебе, — сказала девица. — Я сама ему фонтан запущу, если попросит. Могу цветной и с брызгами. С подсветкой для красотищи. Он спросил — что я могу.

— Она те может, — лениво и хрипло сказали от второго сфинкса, — капелек для хахельниц дать. Кто угодно с этих капелек под тебя сию же секунду ляжет. Проси, дело хорошее.

— Мне как-то без надобности, — сказал я.

Девица выглядела потрясенной, разглядывала меня, моргая насандаленными ресницами, потом спросила хриплую:

— Почему он говорит, что ему бабы без надобности? Он извращенец? Гомик, что ли? Так от моих капелек под него и педик любой ляжет — или на него, я в них не разбираюсь, — по потребности.

— Дура, мать твою, — отвечали ей сипло и убедительно, — ему его актуальная баба на сегодня только и нужна. Вот та, в шляпе.

— А-а... — сказала недоверчиво девица.

Кот терся о ее сапог.

— Может, тебе будущее предсказать?

Серебристый смех, и-хи-хи-хи-хи-хи-хи, ай да зубки.

— Нет, не надо, пожалуйста, — сказала Настасья.

— Ты за него не решай, краля, — заметила девица.

— Нет, спасибо, мне будущее как-то пока ни к чему.

— Откуда он такой взялся? — спросила обладательница хриплого голоса. — Дай-ка хоть я на него, глядь, погляжу.

На свет неверный пробегающих мимо фар выступила неказистая коренастая алкогольного вида завсегдатайка Водопоя ведьм. На отечной физиономии ее красовался свежий фингал, мятая, траченная молью шляпка нахлобучена была на затылок, из-под мужской куртки торчала засаленная бархатная юбка, чулки винтом и заляпанные грязью с глиною боты довершали картину. На поводках перед хозяйкою выступала живность: облезлая черная курица, хромая шелудивая дворняга, мрачный козел в пенсне со спиленными рогами и стриженой бородой. Дворняга наступила курице на лапу, та заквохтала, замахала крыльями, взлетела на спину козлу, козел тоскливо заблеял.

— Сука, ты когда прекратишь наступать на Падлу? Заткнись, Эсер, а то намордник надену на набалдашник! Совсем охренели. Так, говоришь, капельки тебе ни к чему и будущее без надобности? Гордый больно, пащенок, гордиться-то нечем.

Меня осенило.

— Девушка, — обратился я к девице (та порозовела и расцвела) , — подарите мне колоду гадальных карт — и мы в расчете.

— Ну наконец-то, — произнесла хозяйка курицы Падлы, собаки Суки и козла Эсера, — мальчик начал исправляться. Твоя правда, Мата. В нем, глядь, что-то есть. Ты руку-то в карман плаща сунь, петушок, карты уже в кармане. Только спасибо не говори, нам не говорят.

— Он меня девушкой назвал, — сказала девица.

— Вообще-то это не оскорбление... — начала было Настасья.

— Заткнись, баба в шляпе, — сказала хриплая с фингалом. — Конечно, не оскорбление. Это человеческий комплимент, от которого Мата писает кипятком. Целую лужу нассала. Желает, чтобы мы твоего парубка одарили. Подарков за «девушку» не положено. Отделаемся сувенирами.

Заходил ходуном фонтан, из чаши забили струи, заиграли светомузыкой, малиновым звоном зашлись, брызгами бенгальскими заискрили.

— Них, них, запалам, бада, бада!

— Ааа-ооо-иии-эээ-ууу-еее, — подхватили еще два голоса, грудной начальственный и надтреснутый.

И появились еще две женских фигуры, приплясывая, делая ручками, поводя плечами.

— Ла, ла, соб, ли, ли, соб, лу, лу, соб! — выводила грудным голосом монументальная дама в официальном пиджаке с подкладными плечами и в роговых очках.

Полагаю, на досуге, в свободное от шабашей и водопоев время, руководила она какой-нибудь культурой или литературой, украшая собой захудалые цветнички райкомовско-горкомовских дурнушек.

За ней следовал, не отставая, подобно собачонке, карлик-трепясток, видимо, секретарь.

— Мазитан, руахан, гуятун, жунжан! — выводила появившаяся вместе с нею незаметная аккуратная старушка в стираном-перестираном удоробье, фирябье, хахорье, хрупкий одуванчик, легко, видать, ей летать-то в весе пера.

Вот ее спутник мне как-то сразу не понравился: лысый голубоглазый двуглавый цыпленок размером с дюжего индюка.