Архитекторы

– Она против. А я… Знаете, когда долго живешь на свете, обычно скапливается столько вещей, что они заполняют не только комнаты, чердаки и кладовки, но и все уголки души. После этого с ними тяжелее оставаться, потому как они оседают глубоко внутри, связывая настоящее и прошлое. Но приходит время, и все это надоедает: все истории пережиты сотни, если не тысячи раз, воспоминания только увеличивают груз на сердце. Поэтому я и решил расстаться с кое-какими вещами своей коллекции путеводителей по прошлому. Розе это не нравится, но она ведь женщина. Женщины более восприимчивы ко всем этим сентиментальностям.

– Вы говорите мне все это так, будто вы глубокий старик.

– Как знать, – прошептал Платон.

Несколько часов мы описывали вещи и подсчитывали их приблизительную стоимость на рынке. У Платона в руках сосредоточилась поистине богатая коллекция. Тут имелся и граммофон, и пластинки к нему, и старинные выпуски разных журналов. Нашлась пара дневников Котельникова – выдающегося актера театра, умершего уже шестьдесят с хвостиком лет назад. Шкатулки, украшения – все попадало в мой список, где я ставил особые пометки для каждого изделия: возраст, наличие дефектов, ценность для покупателей. Все беспощадно мной оценивалось. Я проводил небольшие исследования, чтобы установить подлинность и возраст предметов, подолгу их рассматривал в микроскоп и увеличительные линзы. Тщательно осматривал каждый миллиметр. Все это время Платон спокойно сидел напротив меня. Его взгляд то блуждал по кухне, то застывал на окне, за которым бесились силы природы, то осматривал уже оцененные вещи. Клиент он был что надо: терпеливый и уважающий чужой труд.

Когда мы закончили с тем, что Пен принес на кухню, Платон предложил осмотреть дом, на что я с радостью согласился, ведь прилично отсидел пятую точку своего рыхлого тела.

Особняк поразил меня еще больше тем, на сколько строго в его стенах был выдержан один и тот же стиль. Он был официален, но в то же время источал тепло домашнего уюта, который до появления Розы я не замечал: мощные потолки, паркет, узором лежащий под ногами, антикварная мебель, которую уже нигде не встретишь, разве что в музеях быта, занавески на окнах. В гостиной и комнатах стояли камины, не те декоративные камины, что согревают собой разве что душу. Нет. Стояли настоящие, массивные камины, согревающие теплом весь дом. В их утробах лежали недогоревшие головешки. В комнатах располагались широкие кровати, вместительные шкафы. Даже ванные комнаты состояли из просторных и глубоких ванн с отдельными душевыми кабинками. Все это производило просто обескураживающее впечатление на человека, всю свою жизнь прожившего в городе, среди безликих небоскребов, не имевших окон.

– Платон, – не удержался я, – а сколько лет этому особняку?

– Уже четыреста лет с лишним. Правда, его много раз приводили в сносное состояние, но это не отменяет его преклонного возраста.

Мои глаза чуть не выкатились из орбит.

– Четыреста? Я максимум дал бы лет сто! Так и не скажешь, что этот дом претерпел какие-либо изменения и перестройки!

– Это так. Пара капитальных ремонтов, небольшие переделки внутри и снаружи.

Он снова потряс меня. Но дело требовало продолжения. Мы проследовали в библиотеку, занимавшую одну треть первого этажа огромного дома. Платон решил продать еще несколько книг, с чем я не стал спорить. По пути на кухню, мы набрели на две отличные репродукции: «Постоянство памяти» Дали и «Пруд с кувшинками» Моне. Платон великодушно позволил мне их забрать на аукцион. А в одной из комнат висел оригинал, как меня заверял хозяин, картины Марка Ротко – «Оранжевое, красное, желтое». Краску и холст потрепало время, но это лишь увеличивало стоимость.

– Сколько же лет вы собирали все эти богатства под своей крышей? – удивился я, заполняя документы.

Платон задумался и погрузился в воспоминания. На его пожилом лице проступили морщины, тут же состарившие его лет на двадцать. Нос увеличился в размерах и очки сдавили собой ноздри.

– Всю свою жизнь, – протянул хозяин особняка.

– Вы верно довольно богаты, раз смогли себе позволить такие сокровища. Но это в принципе не мое дело. А вот мое дело продавать, сбывать, оценивать. И по моим самым поверхностным, самым приблизительным оценкам все то, что мы с вами намереваемся продать, стоит около пяти миллионов единиц. Цена заоблачная и справедливая!

Но Платон, кажется, не разделил моей радости. Его мысли блуждали где-то далеко. Он слушал меня, но не слышал. Смотрел мне в глаза, но его взгляд пронизывал насквозь и уходил куда-то далеко в прошлое. Задумчивое лицо постарело еще на несколько десятков лет. Я перестал узнавать Платона в его собственном облике. Он обмяк, расслабился. Я кашлянул, чтобы обратить на себя внимание. Он сразу подобрался, изменил выражение лица и улыбнулся мне.

– Да, это огромная сумма, но не забудьте, что для меня деньги не главное. Тем более, что по контракту вам отходит сорок процентов всей полученной суммы.