Архив еврейской истории. Том 14

Корреспонденция между писателем и его переводчицей, как и следовало ожидать, учитывая отсутствие у них каких-либо общих интересов, посвящена исключительно их работе над текстами переводов и связанным с этой работой «техническим» вопросам — взаимодействию с издателями и редакциями, срокам сдачи рукописей, финансовым расчетам. Мимолетные отклонения от подобной проблематики, такие, например, как упоминания пасхального седера и ханукального вечера, практически всегда принадлежат не основным участникам переписки, а периодически подключавшимся к ней детям Шолом-Алейхема, Эмме и Михаилу.

Тем не менее, несмотря на строго деловой, «прикладной» характер писем, они позволяют судить об общих подходах Шолом-Алейхема к искусству художественного перевода — подходах, сформированных и благодаря его собственным опытам автоперевода, и в процессе сотрудничества с другими переводчиками. В общении с Равич он, как и ранее, проявляет себя последовательным сторонником радикальной адаптации текста к новой читательской аудитории[955].

В частности, писатель настаивает на многочисленных сокращениях. Очевидно, он считает русского читателя куда более подготовленным к восприятию произведения на актуальную общественно-политическую тематику (речь идет о романе «Кровавая шутка»), чем читатель еврейский. В одном из писем (документ № 53) содержится подробное разъяснение:

В дальнейшем продолжении романа есть, кажется, места и даже целые главы, которые для еврейского читателя представляют кое-какой интерес, но для русского читателя они чрезвычайно наивны. Такие места или главы я бы просил

Вас по возможности сокращать и даже выбрасывать. <…>

А потому я полагаюсь на Ваш вкус и такт, и прошу иметь в виду, что Ваш перевод предназначается для большой русской публики[956].

Далеко не всегда Шолом-Алейхем находит понимание со стороны Равич и однажды (документ № 28) даже с досадой восклицает:

Пожалуйста, держитесь всех сокращений! И вообще моих указаний. Только там, где я грешу против грамматики или стиля, я подчиняюсь. Если же я что-либо вычеркиваю, значит, оно безусловно не нужно. Иначе к чему моя редакция?

В другом письме (документ № 92) необходимость в сокращении перевода объясняется тем, что остросатирическое описание коммерческой деятельности героя-еврея (в романе «В бурю») может дать повод для антисемитской интерпретации:

…есть места, которые необходимо выбросить. Например]: в начале, в описании внешности и характера Шестопала, по-русски вышло прямо по-антисемитски.

Изобретательный рассказчик на родном языке, Шолом-Алейхем неутомимо ищет подход и к русскому читателю, пытается «зацепить» его. Порой эти попытки выглядят неубедительно и даже нелепо. Так, он наставляет Равич (документ № 20):

Мацу следует везде писать маца — мацу — мацой, но там, где Рабинович-Попов произносит по-гойски, следует писать «мацца».

Но многие его замечания точны и свидетельствуют как о прекрасном владении русским языком, так и об адекватном восприятии русского культурного контекста. Например, он обращает внимание переводчицы (документ № 78):

Вы же, щадя мой образный, как Вы сами говорите, язык евр [ейский], заставляете коренных русских говорить и думать по-еврейски. Вы забыли, напр[имер], что прислуги Ив[ана] Ивановича] Попова в Благосветлово не могут говорить по-шолом-алейхемски: ву дер вайсер фефер вакст, а скорее им приличествует сказать: куда Макар телят не гонял…

Казалось бы, постепенно взаимопонимание между автором и переводчицей достигнуто, совместная работа, пусть и с трениями, продвигается вперед, а первое переведенное произведение вышло в свет. Но в середине января 1914-го их переписка, сохранившаяся в архивах, обрывается. В последних письмах Сарры Равич затрагиваются юридические вопросы, прежде всего вопрос о ее авторских правах при переизданиях. Судя по всему, та же «деликатная» тема обсуждалась и во время их личной встречи в Женеве в начале января. К тому же периоду относятся и последние письма, которые Шолом-Алейхем получил от владельца московского «Универсального книгоиздательства» Лазаря Столяра, выпустившего «Блуждающие звезды» в переводе Соболя и «Кровавую шутку» в переводе Равич[957]. В этих письмах Столяр выражает заинтересованность в продолжении сотрудничества и удивляется, что не имеет известий «насчет перевода или печатания дальнейших томов»…

Чем же закончились отношения в треугольнике писатель — переводчик — издатель? И почему эти отношения прекратились? Явились ли причиной разрыва разногласия по юридическим вопросам? Имел ли место конфликт или стороны нашли способ расстаться мирно? Наконец, была ли — в соответствии с обещанием Шолом-Алейхема («Это особо будет») — оплачена работа Сарры Равич над переводами, которые остались неопубликованными? Узнать обо всем этом по публикуемой переписке мы, к сожалению, не можем.

4