Архив потерянных детей

Мы стояли над багажником, глядя на карту и приклеенную к ней записку, впиваясь взглядами в этот лист бумаги, точно нам преграждал путь последний решающий бастион, и одновременно старались вникнуть в смысл записки. Муж произнес:

Каньон Эха.

Что?

Они пошли в Каньон Эха.

Почему? Откуда тебе знать?

Потому что мы талдычили им об этом всю дорогу, и он же нарисован на карте, и о нем же говорится в записке, вот откуда.

Он меня не убедил, невзирая на ясность, с какой мальчик разжевал все это нам в записке и на карте. Несмотря на твердую уверенность мужа, я все еще не до конца верила в это. И не чувствовала никакого облегчения, хотя должна была бы. Но, по крайней мере, теперь мы знали, куда можно поехать на поиски, пускай это был мираж, пускай мы руководствовались картой, нарисованной десятилетним мальчиком. Мы тут же вскочили в машину и помчались в район гор Чирикауа.

Почему? Почему они убежали? Почему я раньше не заметила никаких признаков? Почему нам не пришло в голову раньше заглянуть в багажник? Почему мы оказались здесь? И где они?

Мы помчались на юг от Лордсберга параллельно границе между Нью-Мексико и Аризоной, через долину Анимас, мимо городка-призрака Шекспир, мимо городка под названием Портал. Меня неотвязно преследовал один и тот же вопрос: почему? Я не переставала искать ответ.

Почему ты не звонишь в полицию Лордсберга? Сообщи им, что мы едем к Чирикауа, сказал муж.

Я позвонила, и они сказали, что пошлют туда кого-нибудь.

Мы в молчании ехали по грунтовой дороге, пока не добрались до городка Парадис – кучки небрежно рассыпанных домишек, – где дорога внезапно обрывалась. Там мы и оставили машину. Я взяла мобильный и попробовала поймать сигнал, но сигнала не было.

Солнце все еще стояло низко, когда мы начали карабкаться на восточный склон гор Чирикауа, выискивая тропу к Каньону Эха; склоны и иззубренные скалы, шипами выступающие на безводной поверхности пустыни, множились и обступали нас, как вопрос, на который невозможно дать ответа.

Сердце света

(Последние элегии потерянным детям)

(ЭЛЕГИЯ ОДИННАДЦАТАЯ)

Пустыня разворачивается вокруг них, бескрайняя и однообразная, по мере того как поезд все дальше уходит на запад вдоль длинной железной стены. Далеко на востоке солнце встает из-за цепи гор величественной громадой из синевы и багрянца, ее края лохматы, как будто нанесены нерешительными мазками исполинской кисти. Они совсем присмирели, шестеро ребятишек, притихли, как никогда доселе. Закованные в железные тиски своих страхов.

Одни сидят на краю гондолы, обратив лица на восток, болтая ногами, выдувая шарики слюны и наблюдая, как те уплывают вдаль, а больше глядя вниз, на проплывающую под ними землю, иссушенно-белую, коричневую, испятнанную побегами колючих кустарников, пропоротую причудливыми каменными столбами. Другие сидят скрестив ноги и лицом к голове состава, острее ощущая свое одиночество, позволяя ветру шершавить им щеки и спутывать волосы. А еще двое, самые младшие, так и лежат на боку, прижавши щеку к крыше гондолы. Они следят глазами за однообразной линией горизонта, мысли и образы в их головах нанизываются на нитку бесконечного, бессмысленного предложения. Пустыня вокруг них точно громадные неподвижные песочные часы: песок исправно ссыпается, а время застыло.

Потом шестой мальчик, он теперь самый старший в их маленькой компании, засовывает руку в карман куртки и ощущает под пальцами холодные четкие края мобильного телефона. Он нашел аппаратик, засунутый кем-то под рельсу, на последнем грузовом дворе, пока вместе с другими упражнялся заскакивать на подножку поезда, и припрятал от греха подальше. Еще он нашел черную шляпу, почти совсем новую, и теперь щеголял в ней. Их провожатый против найденной шляпы ничего не имел, пробурчал «носи, если приспичило», а про телефон мальчик точно знал, что их провожатый тут же отберет находку, если застукает с ней мальчика, даром что телефон был разбитый и непригодный.

Он оглядывается убедиться, что их провожатый дрыхнет, и тот да, все еще дрых. Да так крепко, будто впал в кому, отчалил от них, съежившийся под брезентом, и глубоко дышит. И тогда мальчик вытаскивает из кармана телефон. Экран вдребезги, точно в него ударилась птица или прострелила пуля, батарейка давно сдохла, но мальчик все равно показывает телефон остальным детям с таким видом, словно хвастается сокровищем, найденным после кораблекрушения. Они все показывают жестами, что оценили, но вслух не произносят ни звука.