Архив потерянных детей

Мама, я не сосал свой большой палец, совсем не сосал, ты, мама, будешь мной такой гордой и еще гордой, что мы ехали на спинах многих зверюг, много дней и теперь уже недель, сколько их было, я не уверен, но я уже стал мужчиной, и так уже много времени прошло, а я до сих пор помню камушки, как ты любила бросать их в зеленое озеро, когда мы ходили на берег, одни камушки были темные, другие совсем плоские, а еще другие маленькие и блестели, и один такой у меня с собой, я его тогда не бросил в воду, и он сейчас у меня в кармане, а мои братья и сестры по поезду, они хорошие люди, мама, они все такие смелые и сильные, и лица у всех такие разные, один мальчик все время сердитый, но говорит во сне на странном языке, а как проснется, говорит на нашем языке, но все равно сердитый, а другой мальчик, он всегда почти серьезный, хотя иногда выделывает смешные штуки, а когда он серьезный, говорит, чтобы мы приготовились к пустыне, мама, и я знаю, что он прав, и еще с нами две девочки, они сестры и совсем похожие, просто одна побольше, а другая поменьше, и которая поменьше, у нее не хватает во рту зубов, как и у меня скоро будет не хватать, потому что я чувствую, что один или два уже качаются у меня во рту, а эти две девочки вообще-то никогда ничего не боятся, даже та, которая поменьше, они обе вежливые и смелые, они никогда не плачут и носят рубашки и всегда держат их чистыми, что бы ни случалось, а на воротничках рубашек их бабушка вышила им номер телефона их мамы, которая ждет их на другом краю пустыни, они мне показали однажды эти номера, и они совсем такие же, как номер, который ты тоже вышила у меня на рубашке, чтобы я мог позвонить моей тете, когда перейду на другую сторону пустыни, обещаю тебе, я буду сильный, когда мы все вместе полезем через стену, и не побоюсь спрыгнуть, и зверюг никаких не побоюсь тоже, и по дороге через пустыню не буду просить, чтобы остановиться и отдохнуть, я тебе обещаю, что перейду через пустыню, и пройду всю дорогу до большого города, и перееду через мост на новой красивой машине, а через мост будут огромные дома из стекла, и они будут выситься, чтобы приветствовать меня, так мне сказал седьмой мальчик, потому что вначале нас было семь, и седьмой мальчик был самый старший, он один среди нас не боялся нашего провожатого и защищал нас от него, и наш провожатый выглядел даже немножко испуганно, когда седьмой мальчик следил за ним своими большими глазами, как у собаки, он всегда следит за нами глазами, даже сейчас, я знаю, что следит, хотя он пропал и его больше нет с нами на поезде.

Мальчик внезапно обрывает свою речь и засовывает в рот большой палец, и телефон теперь покоится только в одной его руке. Шестой мальчик забирает у него телефон, понимая, что все уже сказано и других слов, чтобы сказать их, не осталось.

Спустя несколько мгновений он говорит остальным ребятам, что телефон еще и может фотографировать, и теперь они все должны встать поближе друг к дружке, чтобы сфоткаться, и они подчиняются. Они собираются в кучку, но не поднимаясь во весь рост. Поезд все время трясет, а иногда он немного дергается, и они уже научились всем телом караулить его тряски и дерганья. Они уже знают, когда можно стоять выпрямясь, а когда нужно передвигаться по поверхности его крыши, не вставая на ноги. Наконец, тесно сгрудившись, они позируют, кто-то склоняет набок голову, кто-то складывает пальцы галочкой в знак мира, а может, показывая рожки, улыбаются, высовывают для смеха языки, корчат рожицы. Мальчик говорит:

Как только я досчитаю до трех, мы все произнесем наши имена.

Он изображает, что наводит телефон-фотоаппарат на фокус.

Все они глядят прямо в глазок камеры странным пристально-вопрошающим взглядом. За их спинами солнце еще выше карабкается в небеса. Пятеро выглядят очень серьезно, очень взросло. Мальчик шесть поправляет свою черную шляпу, считает до трех, и на счет три все, включая его, дружно выкрикивают свои имена:

Марсела!

Камила!

Янош!

Дарио!

Никанор!

Ману!

(ЭЛЕГИЯ ДВЕНАДЦАТАЯ)

Скованный угрюмой тишиной воздух над крышами вагонов подергивается рябью шепотков. Поезд стоит на рельсах. Старший теперь среди них мальчик, мальчик шесть, садится на крыше, озирается вокруг, замечает, что их провожатый уже проснулся и сидит скрестив ноги, но смотрит не на него, не на остальных детей, а в свою пустую трубку.

Мальчик изучает взглядом других едущих на крышах вагонов, по большей части это взрослые, кучкующиеся по трое или по пятеро-шестеро, сейчас почти прижавшиеся друг к другу, сгрудившиеся теснее обычного. Небо над ними выцвело до бледной голубизны, солнце на горизонте молочно-белое за пеленой легкого тумана. Старшая девочка, сидя скрестив ноги, смотрит в небо, заплетая косу. Самый младший из детей, мальчик три, растянулся поперек крыши и снова сосет большой палец, его правая щека и ухо покоятся на рифленой поверхности вагонной крыши. Вокруг них по-прежнему расстилаются бесплодные пустоши без намека на тени.