Архив потерянных детей

Прежде чем солдат успевает перейти к следующей кучке рюкзаков, поезд дает гудок. Он оглядывает детей и кивает их провожатому. Эти двое обмениваются взглядами и несколькими словами вперемешку с какими-то цифрами, значения которых дети не улавливают, потом солдат вытаскивает из-под мундира большой сложенный вдвое конверт и вручает его их провожатому. Поезд снова гудит, и солдат, по примеру других служивых, рыскавших по крышам других вагонов зверюги, как по команде выполняет то же действие, что и те на крышах других вагонов: медленно спускается с боковой лестницы, спрыгивает на землю и, отряхивая пыль с ляжек и плеч, прогулочным шагом идет назад в сторону поста.

Поезд дает третий гудок, зверюга всем телом вздрагивает раз, другой, потом трогается с места, все ее болты, зубья автосцепок и прочие железки, пробудившись, снова оглашают окрестности лязгом и скрежетом. Некоторые из едущих на зверюге с краев крыш провожают взглядом свои разбросанные на песках за насыпью пожитки, пески уплывают вдаль, словно воды океана с обломками кораблекрушения. Другие предпочитают отводить глаза к тянущемуся на севере горизонту или пялятся в небо, ни о чем не думая. Поезд набирает ход и слегка приподнимается, как спешащий на всех парусах корабль. Из своей караульной будки лейтенант наблюдает, как поезд растворяется в смутной дымке, смутные мысли лениво ворочаются, распыляются, перескакивают на корабли, рассекающие замусоренные морские воды: ворохи тряпок, осколки, живописное барахло, красиво переливающееся под солнцем всеми цветами барахла.

(ЭЛЕГИЯ ТРИНАДЦАТАЯ)

Под небом пустыни они ждут. Поезд движется строго параллельно длинной железной стене, все время вперед, но при этом почему-то кругами, и они не ведают, что следующим утром поезд довезет их до их конечной остановки. Задуренные странной повторяемостью пути, пойманные в западню циклическим ритмом вагонных колес, застрявшие под зонтом застывших в синей неизменности небес, они и не подозревают, что завтра наконец свершится: они куда-то прибудут и при первых признаках зари слезут с поезда.

Им так долго рассказывали об этом. Месяцами, а то и годами они рисовали в воображении места, до которых доберутся, представляли людей, которых снова встретят: матерей, отцов, сестер и братьев. Так долго, что их мозги забились пылью, призраками и вопросами:

Перейдем ли мы пустыню целыми и невредимыми?

Найдем ли кого-нибудь на той стороне?

Что может случиться по пути?

И чем все это закончится?

Они и так сделали немало: они шли, они плыли, а еще они прятались и бежали. Они забирались на поезда и лежали бессонными ночами на крышах гондол, глядя в пустоту покинутого богами неба. Поезда, как зверье, прогрызали и проскребали им путь через джунгли, через города, через места, которым трудно найти названия. А потом нынешний, последний на их пути поезд привез их в эту пустыню, где от раскаленного света небесный свод изогнулся дугой, а время само согнуло спину. В пустыне время течет только в настоящем, не ведая ни прошедшего, ни будущего времен.

Они просыпаются.

Они наблюдают.

Они слушают.

Они ждут.

И сейчас они смотрят, как в небе над ними летит самолет. Они провожают его зачарованными взглядами, но знать не знают, что в самолете сидят такие же, как они, мальчики и девочки и смотрят с высоты полета на землю внизу, но ни те, ни другие друг друга не видят. В салоне самолета маленький мальчик глядит в овал иллюминатора и засовывает в рот большой палец. Далеко внизу по рельсам ползет поезд. В соседнем кресле сидит мальчик постарше, уже подросток, его усеянные прыщиками щеки совсем как безжизненные промышленные ландшафты, над которыми они скоро будут пролетать. Большой палец его соседа, маленького мальчика у иллюминатора, засунутый между языком и нёбом, немного умеряет голод в его горле и немного заполняет пустоту тоскливой боязни в его животе. И мало-помалу к нему возвращается стойкость духа, мысли замедляются и постепенно растворяются, мышцы мальчика обмякают, сдаваясь на милость покоя, ровное дыхание наслаивает тишь и спокойствие на его страхи. Его большой палец, замусоленный, накачанный, припухший, выскользнет изо рта, как только он уплывет в сон, вымаранный из этого кресла в этом самолете, вымаранный из этой долбаной страны, что проплывает под ним, выдворенный. В конце концов его веки смежаются, и к нему приходят сны о космических кораблях. Самолет пронесется над обширными земными пространствами, над многолюдными городами, над камнями и животными, над извилистыми реками и горными хребтами цвета пепла, оставляя за собой длинный рассыпчато-белый процарапанный в небе след.

(ЭЛЕГИЯ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ)