Архив сельца Прилепы. Описание рысистых заводов России. Том II

Семья Горвиц состояла из старушки-матери, очень скромной и почтенной дамы, державшей себя с большим достоинством, нескольких братьев и их незамужней сестры. Горвицы были евреи, но все они совершенно не походили на представителей своей нации, скорее напоминали хохлов. Старший из братьев был настоящим голиафом. Два других брата были меньше его. Мадемуазель Горвиц была очень милая, скромная и некрасивая барышня, чрезвычайно интересовавшаяся искусством и в то время всецело занятая хлопотами по постройке православного храма в Городище. Я был этим очень удивлен, но не показал виду и на другой день вместе с ней осмотрел этот храм. Храм был построен в стиле древних малороссийских церквей и почти закончен. Над иконостасом трудился известный художник, некоторые престольные образа были заказаны в Москве и Петербурге лучшим нашим академикам живописи и другим знаменитым художникам. Я высказал свое искреннее восхищение. Это был не храм, а произведение искусства. Мадемуазель Горвиц вправе была гордиться им. Она сказала, что строит этот храм на свои личные средства. Затем показала мне замечательный образ святых Флора и Лавра, покровителей лошадей. Если не ошибаюсь, образ был престольным, так как храм был в память этих святых. Удивительно удачно справился художник со своею задачей! Образ отрадно действовал на душу лошадника, так как на нем было написано до десяти лошадей, рысистых по типу и весьма удачно стилизованных. Когда впоследствии я рассказывал об этом замечательном храме в Киеве и выразил удивление, что девушка из еврейской семьи решилась построить православный храм и с такою любовью выполнила задачу, мне ответили: «Ну какие же Горвицы евреи?! Они давно приняли лютеранство, а по духу чисто русские люди!»

Насколько тонким и культурным человеком была мадемуазель Горвиц, настолько далеки были от подобных интересов ее братья. Это были милые ребята, любившие выпить, покутить, интересовавшиеся лошадьми и своим хозяйством. Братья Горвиц были уже во втором поколении полтавскими помещиками, но они как-то не сумели слиться с местным дворянством и местными землевладельцами и жили в деревне довольно замкнуто. Из соседей у них почти никто не бывал. Зимой они уезжали в Петербург, где у них была постоянная квартира на Моховой улице. Один из братьев жил в деревне даже зимой, так как вел хозяйство.

После ужина, когда дамы удалились, подали шампанское, и оно полилось рекой. Видимо, кутежи здесь бывали нередко. Я был плохой собутыльник и никогда не любил пить, и на этот раз кутеж не принял грандиозных размеров. Мы всласть поговорили о лошадях. Энгельгардт был для братьев высшим авторитетом по вопросам коннозаводства, они то и дело ссылались в разговоре на него. Это было неплохое влияние, и, несомненно, Горвицы развели бы при их охоте и средствах превосходных лошадей. Меня много расспрашивали о коннозаводстве, наших спортивных деятелях и тех заводах, которые я посетил в России и за границей. Устав под конец от этих вопросов, я просил их рассказать про свой завод. Однако молодые люди сказали, что с трепетом ждут завтрашнего дня, когда будут показывать такому знатоку, как я, свой завод, и не надеются меня ничем удивить, а боятся, что лошади могут не понравиться. «Впрочем, одна кобыла своей мастью произведет на вас несомненное впечатление, так как она чалая, а рысистые лошади редко бывают чалыми», – сказал старший из братьев. «Вы ошибаетесь, – заметил я, – чалые лошади бывали среди рысаков. В последнее время немало чалых лошадей было среди потомков известного Павлина. Если вы дадите мне список ваших кобыл и не укажете их масти, а только породу, я определю, какая из них чалой масти». Горвицы переглянулись, затем один из братьев взял опись завода и стал читать имена кобыл и называть породу. Когда дело дошло до кобылы Язвительной завода графа Рибопьера, я сказал, что именно она чалой масти, но по аттестату значится гнедой, вороной или рыжей, а чалой стала позднее. Я угадал. Это произвело на Горвицев большое впечатление. Наша беседа затянулась далеко за полночь.

Утром до чая я познакомился с обстановкой приемных комнат дома. Здесь все сохранилось в неприкосновенности со времен старика Горвица. Это была типичная обстановка богатой еврейской буржуазной семьи: вкус отсутствовал во всем, но все было полно роскоши, вещи были дорогие. Мадемуазель Горвиц, с которой я встретился в столовой, разливала чай. Я заговорил с ней об искусстве и узнал от нее, что в их петербургской квартире висит картина кисти Сверчкова, написанная в 1850-х годах и изображающая императора Николая I в санях на серой лошади. Я очень любил произведения Сверчкова, а потому просил уступить мне картину. Оказалось, что мадам Горвиц подарила ее одному из своих сыновей, но он отказался мне ее продать. Впоследствии, когда я был в Петербурге, я специально заезжал на Моховую к Горвицам, чтобы осмотреть эту картину. После революции я видел ее вторично, но в цене не сошелся и купить ее не смог.