Архивы Дрездена: Поле боя. Сочельник

Близилось падение моего города, и я ничего не мог поделать. Не мог даже поднять руку для драматического жеста, хотя всего-то и требовалось, что оттопырить средний палец.

Мир стал невыносимо тяжелым.

Не опуская копья, в недавнем прошлом принадлежавшего Одноглазому, титанша бросила на меня триумфальный взгляд.

На своем веку я много чего повидал. И знал, как выглядит конец жизненного пути.

Титанша победила, и с ее победой в наш мир вернулась древняя тьма. Чикаго сровняют с землей.

И я умру вместе с ним.

Я заглянул Этне в глаза и запоздало сообразил, что у моего рассудка нет никаких шансов перенести этот духовзгляд без последствий. Я умру безумцем, сам не понимая, что со мной случилось.

Вот только этого не произошло.

Зато мне открылась еще более омерзительная истина.

Чтобы заглянуть титанше в душу, не требовалось быть чародеем. Ее душа нависла над всем городом, и повсюду проявилось всепоглощающее желание Этне сеять разрушение, – желание, позволявшее ей пользоваться глазом Балора. Вот по какому миру истосковалась Этне. Ужас, смерть, кровь, руины, бессмысленный хаос – такова ее сущность. Безумие было тем огнем, что подпитывал титанов, и главной причиной их уничтожения.

Кровопролитие было их искусством. Вопли – их музыкой. Ужас – их верой.

Перед таким созданием не способен выстоять ни один смертный.

Я наблюдал, как за мной идет моя смерть, и плакал от бессильного отчаяния, зная, что дело не только в боли, но и в темной воле врага, которой уже не противостояла потрепанная воля Мэб, и что эмоции разгоняет чудовищное психологическое давление. Я знал, что все это ложь.

Но у меня на глазах эта ложь становилась истиной.

А затем…

А затем в игру вступил Уолдо Баттерс.

Невысокий парень вышел из-за меня и встал прямо перед титаншей.

Даже при более выгодных обстоятельствах его фигура не производила особого впечатления, а по сравнению с громадной Этне он выглядел еще менее эффектно. Будь они оба людьми одинакового роста, титанша превзошла бы его мышечной массой, а если учесть ее ауру, грацию, силу, рост, красоту и безумные огни разрушенного войной умирающего города… Баттерс даже не походил на человека. Он походил на скверно анимированную марионетку, стоявшую рядом с человеческим существом.

Маленький, бледный, грязный, усталый, избитый, измученный, испуганный человечек оглянулся на меня, а затем повернулся к титанше.

Он расправил плечи.

И поднял меч, вспыхнувший чистым белым пламенем в сопровождении негромкой распевки невидимого хора.

В этом свете броня Этне почему-то выглядела… острее и тверже, неудобной и стесняющей движения. Красота титанши показалась мне грубой и ущербной, будто за ней, этой красотой, не было ничего, кроме фокусов света и тени, а во взгляде ее единственного живого глаза я видел лишь отчаянный и ненасытный голод, пустоту в душе, которую не суждено заполнить.

В этом свете растворился даже навеваемый ею древний ужас.

– Изыди, титанша, – молвил Баттерс спокойным, зрелым, звучным и совершенно нечеловеческим голосом. Даже не повышаясь, тот перекрыл шум битвы, раскаты грома и рев пожаров. – Эти души не для тебя. Изыди в пучины гнева и ненависти. Отныне здесь тебе не место.

Лицо Этне превратилось в грозовую тучу, а губы изогнулись в усмешке, сочившейся сплошным презрением.

– Как ты смеешь приказывать мне – ты, диванная собачка, предатель и трус?

– Этне, – прошелестел этот голос, и глубина сострадания в нем не уступала глубине огромного спокойного синего моря, – я лишь указываю тебе способ избежать страданий.

– Ты не сильнее нынешнего своего инструмента! – Этне плюнула Баттерсу под ноги, и ее слюна проела дырку в земле, настолько она была ядовитой. – Ты выбрал сторону насекомых и будешь раздавлен вместе с ними!

Она распрямилась, взмахнула копьем, будто тростинкой, и запустила в Баттерса молнией с таким звуком, будто между ними сердито зашумел гигантский водопад.

Баттерс еле слышно вскрикнул – теперь обычным, человеческим, хриплым, уставшим и перепуганным голосом, – после чего вскинул Фиделаккиус, и я инстинктивно понял, что клинок меча Веры, хоть и созданный из нематериального света, в нынешней ситуации окажется гораздо крепче, нерушимее, реальнее, чем любое оружие, когда-либо выкованное из стали. В прошлом, будь он воздет с этой целью, обрушенные на него силы раздробили бы саму молекулярную структуру Фиделаккиуса, но теперь, не оскверненный материальным миром, меч демонстрировал свое истинное могущество. Серебристо-белая полоска его клинка являла собой целую галактику сдержанных цветов, неколебимой мощи, чистоты и стойкости, на которой зиждилась сама Вселенная, и где-то в глубине моего обалдевшего сознания послышалось легкое эхо Голоса, произносящего: «Да будет свет».

Смертный обладатель меча вызвал на себя гнев титанши.

И отступать он не планировал.