Арлекин. Судьба гения

Дети старались вовсю, через открытое окно доносились их спевки, но на репетицию Василий Кириллович никого не допускал – тут он был крут и самовластен, да и Прокопович в дела своего регента-дирижёра не мешался – он ему доверял. После, в награду за труды, в вечернее затишье, читал Тредиаковский своим певцам «Энеиду». Преосвященный всегда сидел в глубоком кресле в углу – внимательно слушал, сомкнув утомлённые веки.

Столь ожидаемый обоими день всё приближался.

13

«Всё обоняю в псалмах велико, величественно, велелепно! Всё пышущее Божиим духом, благоухающее святостию и вещающее божественным красноречием ощущаю! В них красуется небо с златозарными светилами, и с силами полков и кругов их неисчётных; в них шумно рыщет, в торжественном возмущении, воздух с тучами, с громом, с молниями; в них земля о заклепах своих и твердынях, с горами и холмами скачет; в них море с безднами играет, а реки и источники в веселии плещут; в них огонь и самый ефир ликовствует бурно; в них вся тварь, весь род вещества, всё естество в предвыспренних местах и преисподних трепещет присутствия Владычня, трясётся от облистания Его, внемлет в ужасе мановения вседержавныя десницы, в страхе чудится Всемогущей Силе, от непостижимых судеб премудрости Его оцепеневает, неизреченную благость превозносит, пред величеством Его благоговеет: в них всё хвалит Господа, и хвалится само своим Содетелем и Царём. Словом, в псалмах единственный и точный есть образ превосходных и прекрасных пиитических изображений, сердце, душу и ум в преестественной некий восторг поревающих и восхищающих. Кто ж, разве бесчувственный человек не возлюбит псалмов?»

Из «Предуведомления к Псалтири, или Книги псалмов блаженного пророка и царя Давида, преложенных лирическими стихами и умноженных лирическими песньми от Василия Тредиаковского» 1753 г.

14

Заскреблась яко тать в окошко ночь. Преосвященный долго вслушивался в свист ветра, вглядывался в пляску обледенелых тополиных крон и нежданно-негаданно заснул и воочию увидел во сне, как выпорхнула из клетки белоснежная голубица и взмыла ввысь, в солнечный, блестящий верх, и стала облётывать высокую гору, словно что-то искала на её склонах. И нечестивые (целые полчища их затаились в кустах кизила) натянули луки и стрелы огненные, приложили к тетиве, чтобы подбить свободную птицу. И, дымные, прочертили полосы стрелы в небе, но ни одна не попала в цель, а крылатая вестница всё кружила и кружила в белом небе, пока не слилась с ним и не исчезла, растворилась в бездонной глубине. Нечестивцы, видя такое, в страхе и ужасе бежали прочь с горы: бросали луки, срывали доспехи, а гора вдогон насылала на них раскалённую лаву и огонь. Сера лилась им на головы и плечи, и палящий ветер слепил им глаза, и они останавливались и тут погибали. Испепелял их огненный гнев небес.

Он проснулся. Было морозное и ясное утро. Вспомнив сон, он подивился: в страшной, невероятно отчётливой картине предстал ему десятый псалом. Но почему десятый, ведь сегодня будет исполнен предыдущий – девятый? Видно, он утомился и даже во сне продолжал борьбу…

И вот грянуло торжество: на невском подворье к архимандриту Петру съехалось много народу.

Слушателей рассаживали полукругом – центром была принцесса Екатерина. Слева от неё разместились дамы и вельможи, справа – церковные иерархи, и Малиновский и Коллети в том числе – их, словно бы ненароком, посадили в первый ряд, прямо против хора. Феофан опустился в кресло между ними и принцессой, но подчёркнуто ближе к Её Высочеству.

Из боковой двери вышел Тредиаковский. Привыкший уже к многоликой сановной толпе, он поклонился имениннице, всем собравшимся и произнёс красиво закрученное похвальное слово. Затем, не дав людям опомниться, повернулся к хору, и строгие детские голоса ударили в своды.

Слово заявило себя сразу – в рывке-вступлении первого голоса: «Исповемся». Затем объединились, сплелись движения всего большого хора, и тексты, разложенные на двенадцать голосов, начали рисовать свои узоры, подыгрывать, помогать замыслу творца-дирижёра.

Глубока была начальная печаль – в тёмные, траурные тона одеты были голоса: «Исповемся Тебе Господи всем сердцем моим, повем вся чудеса Твоя…» Здесь ещё не место было рыданиям и страстному выражению скорби – голоса только нагнетали тяжёлое, угрюмое чувство, готовили к трагедии: «И да уповают на Тя знающие имя Твоё: яко не оставил еси взыскающих Тя Господи». Мольба искренняя слышалась сквозь зов басов.