Арлекин. Судьба гения

Все остальные формы повествования происходят из двух начальных, и, как бы ни были необычны или стандартны, наоборот, первоначала присутствуют в них, как присутствуют дух и материя во всём, что живёт на земле. Так и наше повествование, прикрываясь лоскутным узором летописания, на деле более наследует опыт эпической поэмы, ибо не только года (путешествие по жизни) нанизываются здесь на вертел Истории, но и всё, всё остальное, вплоть до незаметных первому взгляду мелочей, завязано незримыми нитями, сплетающими иную реальность исторических мечтаний.

Кто же не знает, как важна мелочь, случай, насылаемый Фортуной, и кто же не понимает теперь, что История – это цепь неслучайных случайностей.

Наступает и у нас черёд важных событий, и первым, непосредственным сигналом-случаем, толчком избирается нижеизложенный, хотя и предельно ясно, что не он, не он, а всё в целом к тому вело, к тому клонило. Итак, назревает взрыв, но и он не будет конечным, а лишь пригасит свечку одного из периодов жизни, крохотный отрезок времени, песчинку в океане Истории.

Итак (пусть снова взбодрит слух это стремительное словцо, схожее звучанием с одним неполным тактом движения часового маятника), итак…

45

САНКТПЕТЕРБУРГСКИЕ ВЕДОМОСТИ

В Санктпетербурге в пятницу августа 8 дня 1740 года

«Её Императорское Величество наша Всемилостивейшая государыня во время высочайшего своего присутствия в Петергофе, для особливого своего удовольствия как затравить, так и собственноручно следующих зверей и птиц застрелить изволила, 9 оленей, у которых по 24 по 18 и 14 отростков на рогах было. Шестнадцать диких коз, четыре кабана; одного волка, 374 зайца, 68 диких уток и 16 больших морских птиц».

46

– Ты подаёшь мне письмо с советами, как будто молодых лет государю!

Мучительно было слышать из ЕЁ уст незаслуженный упрёк, точнее даже – отповедь! Слова были высказаны ледяным, презрительным тоном, каким никогда она ранее с ним не говорила, даже если изволила обижаться.

Государыня повернулась и, выходя, бросила через плечо: «Ступай и думай!» Так приблудному псу говорят: «Пшёл вон!», опасаясь, что он испачкает своей мордой одежду.

Он выскользнул из пустой залы, незамеченным прошёл на улицу и теперь не находил себе места в карете, ворочался на подушках, пока не приискал более или менее пригодное положение.

Какая-то роковая ошибка стряслась, прогремела громом над ним, вонзилась в сердце леденящим перуном. Даже возможности ошибок не существовало в представлениях его о том, что он делает, – главное, что он делает, а это и было уже гарантией правильности единственно возможного пути. Он не желал слушать малодушных, он чувствовал всегда свою внутреннюю мощь, и она окрыляла и вкладывала в руки меч, разящий врагов его. И вдруг стряслось что-то непредсказуемое, непонятное – так говорить со своим кабинет-министром, с ним, с самим Волынским, что предан ей более всех, больше всех почитает её, более всех возлагает на неё надежды! Что же произошло?

Всегда Анна выделяла его особо, была откровенна, и скоро привыкла и не могла уже обойтись без его ежедневных, резких порой, но обстоятельных докладов. Неужели только со скуки полюбила, она ведь постоянно жалуется на скуку? Нет, нет, прежде она была всегда тепла, разговорчива, податлива, верила ему. Он умел внушать веру, умел и не раз незаметно подвергал её испытаниям, дольше положенного задерживаясь в её покоях. Анна сама настаивала: это была своего рода игра – императрица хотела выказать повышенный интерес к делам государства, сама же часто отстраняла бумаги, и они просто мирно беседовали. В последнее время она всё более и более скучала.

Ему доносили: герцог неистовствует, ревнует, следит за приближением кабинет-министра, а Куракин подогревает ревность, нашёптывает опасения. Но Волынский всегда презирал опасности, он любил их, нарочито принялся затягивать аудиенцию, перестал посещать утренние выходы Бирона, прочно вошедшие в дворцовый ритуал. Милости попасть на церемонию в приёмной добивались многие, но он, обязанный стоять там по этикету, пренебрёг им – кроме всего, и впрямь не хватало времени (на что ссылался при случае, выражая свои извинения Его герцогской светлости). Он много работал, вершил судьбы государства, но, конечно же, конечно, во всё вплеталась гордыня, и он, полагаясь на любовь государыни, видно, преступил черту. Но нет же, пока Анна оберегала, отводила наговоры, по-прежнему была мила, любезна, ценила его советы. Нет, не могла она так коварно обманывать, притворяться, секрет тут в чём-то другом. Но в чём?