Арлекин. Судьба гения

– Всё дело в терминах, любезнейшие, всё дело в терминах, – постоянно напоминал он, считая, что без этих «путевых столбов», как изволил он острить, невозможно постижение непостижимого до конца божественного замысла. – Всё в мире познано и предопределено великими древними, – доказывал Тарриот. А потому любые нападки на античность вызывали у него немедленный приступ ненависти и ярости. – Это происки янсенистов[28]! – кричал он с кафедры и рассказывал студентам, как в молодости громил монастырь Пор-Рояль – последний оплот этой «богомерзкой» секты, восстававшей против католического учения и мечтавшей создать свою, обновлённую и независимую духовную общину.

«Новые» почти открыто заявляли о симпатиях к поверженным мыслителям Пор-Рояля[29], перенёсших теперь свою основную деятельность в свободную Голландию, и поэтому филиппики Тарриота, конечно же, относились не к прошлым, а к нынешним врагам.

Жан-Пьер Меранж – негласный лидер «новых», как-то подсев к Тредиаковскому, объяснил, что янсенисты не так страшны, как их малюют декан и его приспешники. Члены братства ратовали за обновление Церкви и мира, призывали вернуться к простым и чистым обычаям первоначальных христиан, выступали против воинствующего фанатизма иезуитов, против стяжательства и разврата священников и монахов, против богатой и политиканствующей римской Церкви. В своей обители они хотели создать общество Разума: многие известные писатели и учёные, как Фенелон, Мольер, Блез Паскаль и другие, приложили усилия в борьбе с учением иезуитов. Но братия ордена оказалась сильнее – Пор-Рояль пал, а янсенисты выгнаны почти из всех учебных заведений страны, где до этого они весьма успешно проповедовали свои неортодоксальные воззрения.

Меранж явно не зря тратил время на чужеземца, но Тредиаковский не поддался мгновенному искусу, сробел и не оказался тогда в числе новообращённых. Он решил не спешить, понаблюдать ещё, хотя поклонники янсенистов, требующие обновления, нравились ему – их схватки с иезуитами напоминали скрытую войну российских церковников, а лекции Тарриота очень смахивали на богословские штудии ректора Вишневского.

Тарриоту противопоставляли в Сорбонне грамматика Дю Шанле. После бурной янсенистской молодости и последующего «исправления» он замкнулся в языковедении и позволял себе на занятиях говорить только о тайнах языка и литературы, рассуждая о которой он по сути объявлял войну Тарриоту – стороннику заранее предопределённого будущего.

– Сюжеты произведений следует брать из жизни, а не только из античного наследия, – говорил Дю Шанле. – Ведь мир движется вперёд, а не стоит на месте.

Все споры в университете, по большей части вертясь вокруг этих разногласий, были по сути сражениями мировоззрений.

Публичных диспутов – этой пустой войны цитат – Василий не любил, но, принимая в них участие по принуждению – диспуты являлись частью программы в Заиконоспасской академии, – выступал всегда блестяще, говорил продуманно и красиво и нередко загонял противника в логический тупик, – так их учил отец Илиодор, придававший почему-то спорам и диспутам особое значение. В ту пору Тредиаковскому непонятна была его тяга к принародным склокам – мысленно разделывать под орех воображаемого оппонента было куда как безболезненнее и несказанно приятней, возможно и потому, что в подобной борьбе всегда выходил победителем он сам.

Прошло полгода его занятий, но на него мало обращали внимания как на не примкнувшего ни к одной из сторон. И вот однажды, после утренней лекции декана, посвящённой этике Аристотеля, разгорелся очередной спор: не сошлись в мнениях о сценическом искусстве.

– Барон заметно постарел, он стал так завывать и реветь, что вчера, слушая «Британика», мне трижды пришлось зажимать уши. Не думаю, чтобы покойный Расин был счастлив услышать его звероподобное пение, – заявил колкий на язык Жак Леглие, обращаясь к стоящему рядом товарищу. Но сказал он это громко и таким пренебрежительным тоном, что ясно было, кому предназначался выпад. Поль Шарон, изящный черноволосый молодой человек с длинными ухоженными руками органиста и вечно горящими глазами теплолюбивого марсельца, не смог стерпеть показной наглости.

– Мишель Барон всемирно признанный драматический актёр, и я сам слышал, как недавно ты, Леглие, восхищался его мастерством! – воскликнул он гневно.

– Даже если это действительно был я, – повысил голос Леглие, – это не даёт тебе повода учить меня, кто хорош, а кто плох на французской сцене. Я нахожу, что Барон стал петь свои монологи так, словно ощущает на плечах хламиду древних греков, а ведь это по меньшей мере глупо. – Он саркастически рассмеялся.

– Именно такая манера и приносит Барону успех у публики, – Шарон начал горячиться. – Трагедии и полагается пение, так требовал ещё Аристотель. По-твоему, актёры должны лаять, как торговки на базаре?