Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Саустина волновал совсем не гонорар или возможность его присвоить. Олег глядел на Вику с восторгом. С восторгом первобытного мореплавателя, узревшего на рассветном горизонте спасительный остров. «Она талантлива, — думал он, — удивительно, черт возьми, до чего она талантлива! Написать пьесу, пусть и слабенькую — это я вам скажу… это труд неподъемный и непонятный большинству людей! Черт возьми, как я мог такой талант проглядеть?!»

— Ребятишки, — вдруг высказал он то, что рвалось на язык. — Я вас поздравляю! Мы втроем — уже новый театр! Наш театр! Главный режиссер — есть, завлит, он же будущий худрук — присутствует, а теперь появился автор. Свой автор, талантливый автор, которого мы будем ставить и двигать! Ура! Переворот совершен, остались формальности! Наливай!

Налили и выпили, и Вика пригубила. Похвалы Саустина были приятны и неприятны. Спохватился, думала она. Весь оставшийся вечер он глядел на нее с обожанием, жал руку, торопливо тянулся к ее теплу, что за этим последует, догадаться было нетрудно.

— И никакая она не Козлов! — разошелся Саустин. — Наш Островский, наш Чехов, наш Вампилов!

— Наш почти Шекспир, — озвучил Осинов, а про себя снова подумал про детский сад.

Питье шло лихо, запас энтузиазма в бутылках был исчерпан довольно быстро, и все заметно поскучнели. Не бежать же за новой порцией в магазин? Осинову рановато было покидать друзей, но подмигнувший глаз Саустина извинился и одновременно подсказал: надо, старичок, извини, пора тебе валить.

Завлит посмеивался, покачивался, короткая его тушка рискованно ходила от стены к стене, но лысая голова оставалась ясной как у настоящего завлита, закаленного Шекспиром.

Приключение кончилось тем, что вызвали таксуху, расцеловались на прощание, и Осинов, театрально взмахнув рукой, как актер за кулисы, скрылся за бронированной входной дверью.

Паузы не последовало.

Едва щелкнули замки, как власть в квартире захватили два основных желания. Любовь. И нелюбовь.

Олег хотел ее целый вечер. Удаление Осинова было сигналом, трубой к атаке, и он двинул вперед свои полки. Здесь же, в прихожей, притиснув ее к стене, кипятком молодежного поцелуя ожег ее долгожданные губы, пустил в помощь руки и звуки, но получил в ответ лишь вялый, ничтожный нейтралитет.

— Я не понял, — сказал он. — Я люблю вас, драматург Козлов.

— Я тебя тоже люблю, — сказала она. — Я пойду в душ.

— О'кей, — сказал он, расценив ее «душ», как нежное согласие на последующее необыкновенное путешествие.

Он первым захватил семейный сексодром, взбил подушки, поправил одеяло. Услышал звук падающей в ванной воды и самозабвенно впал в фантазию. Она сказала «жди», и он будет ее ждать. Он будет ждать столько, сколько нужно, потому что все в нем ждало ее.

Он прикрыл глаза.

Они прикрылись сами, подчиняясь действию традиционного русского белого энерджайзера, который возбуждал так же здорово, как усыплял и который постепенно взял над ним власть.

Женщина всегда схитрит, когда хочет одного, но не хочет другого. Вика хотела спать.

Когда, почти час спустя, Вика на цыпочках оказалась в спальне, Олег Саустин крепко спал, его храп возвестил ей об этом еще с порога. «Слава богу», — подумала Вика. Слава богу, он спит, он снова похож на лесное животное, от которого хочется спрятаться. Бог, подумала она, ты все-таки есть, ты спрятал меня от него, но странно, бог: почему она раньше не обращала внимания на его страшенный храп? На храп, скажем так, мужчины, с которым она по недоразумению делит кров.

Она долго не могла заснуть. Под аккомпанемент его храпа не шел сон, зато мысли приходили правильные. Она думала о том, что происходит и куда клонится жизнь. После идиотской репетиции, после недавнего бравого застолья и его притязаний на любовь она железно поняла, что для ее дальнейшей жизни с Саустиным существуют одна единственная возможность. Всего одна — на всю громадное пространство жизни, вздохнула она и еще раз ее для себя подтвердила. Не любовь, конечно, любовь не вещь, с полки не возьмешь, из шкафа не достанешь, потому что ее там нет. И не о ней речь. Либо — лежащее рядом животное даст слово, что будет ставить «Фугас» капитально и всерьез, либо она уходит от него. Подумала так и поняла, что животное не станет ставить спектакль капитально, во-первых, потому, что не умеет, во-вторых, потому что не хочет, потому что помешан на захвате власти. «Значит, хоть ты и придумала глупый детектив, — подумала она, — ты становишься первой его жертвой. Ты от него уходишь и плывешь самостоятельно». Последнее соображение она повторила трижды и вдруг очень просто открыла для себя, что время так называемой единственной возможности уже упущено: фактически она уже ушла, отплыла от него, как вторая половинка некогда прочного общего плота, и не собирается возвращаться. Все кончено. Или почти кончено. Нет, никаких почти. Кончено. Странно, последняя мысль о безмужье, которой обычно страшатся женщины, совсем не напугала ее, наоборот, Вика испытала облегчение будто разом прихлопнула кучу проблем; она подоткнула под себя одеяло, отсоединилась от Олега и быстро заснула.