Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Когда музыка стихла, и бог ушел, быстро подошел к Вике и поцеловал ей руку. Получилось естественно, просто, неподготовленно. И так же естественно она ему ответила: «Спасибо» и не знала, что делать дальше, потому что его поцелуй был как взрыв в мозгу, и она забыла, для чего пришла.

Он стоял рядом, теплый, близкий, она чувствовала его мягкие руки, видела его растянутый свитер, привычно мятый воротничок. Ей даже не потребовалось смотреть ему в лицо — господи, подумала она, я его обожаю. Нет, быстро поправила она себя, наверное, это не любовь, а просто хочется все время быть рядом с ним и что-нибудь хорошее для него делать, наверное, это то, чему еще не придумано точное название, но все равно, это не любовь. Клавиатура рябила белым и черным, она смотрела на пестрые клавиши и не могла сообразить, что делать дальше с собственными руками и вообще.

Он все еще стоял рядом, и он ей помог.

— Говори честно, Романюк, — сказал он, — зачем пришла?

Такой толчок был услышан организмом. Она механически закрыла крышку инструмента и вернулась в себя. Метод физических действий, подумала, вот он каков.

— Армен Борисович, мне общежитие нужно.

— И все? — Слегка разочарованно переспросил он.

— Все.

— Тебе?

— Мне.

Он выдохнул, лицо уехало набок, посмотрел на нее с недоумением. Вернулся к своему столу, сел, занял обычную позу театрального мудреца, вершителя актерских судеб и, пока шел, думал и услышанную новость перепроверял в себе. Отличие от обычного было одно: к ней он изначально относился с преимуществом.

— У тебя квартира есть.

— Я ушла от Саустина.

Новость, подумал он. Интересная новость. Очень даже интересная.

— Помиритесь, Вика, — сказал он. — Это театр.

— Нет. Квартиру мы разделим, но пока надо где-то жить.

Он хмыкнул. Посмотрел на нее доверительно, и она это отметила. Пальцы худрука заплясали по столу «Танец с саблями» Хачатуряна. «Значит, задумался», — отметила она.

— Понимаешь в чем дело, — он сделал паузу — в неудачное время разводишься, Вика… Общежитие идет на ремонт, расселять будем людей, что-нибудь для каждого подбирать… С тобой вопрос, конечно, решим — как и когда пока не знаю. Общежитие — это вам не пьеса Бетховена или Шопена, общежитие — пьеса гораздо сложней…

Он снова задумался.

«Господи, — подумала она, — кроме спектаклей, творчества и театра он еще вынужден думать об общежитии». Несчастная должность худрука, собачья должность…

— Извините, — сказала она и в этом ее «извините» было сочувствие.

Он думал. Смотрел в окно на город, машины, дома, суетящихся двуногих и думал.

— О чем он думает? — спросила она себя. — Обо мне?

Вопрос исчерпан, поняла она. Хочет помочь и не может, поняла она. Почувствовала, что пора уходить, и поднялась.

— Извините, Армен Борисович, — снова сказала она, — что вот так с утра вас озадачила, просто, как говорится, клюнуло в одно место…

— Клюнуло — это хорошо, — сказал он, — это очень, Романюк, хорошо, когда чувствуешь, что клюнуло… — Теперь он смотрел во все глаза на нее и говорил совсем не то, что было у него на уме… — Ты, Романюк, иди, репетируй, а я подумаю. Крепко подумаю… Кстати, как репетиции, как «Фугас»?

Дернулась, рванулась в ней попытка сказать ему правду. Не смогла.

— Нормально, — сказала она и сразу, против воли, покраснела. — Приходите на репетицию, Армен Борисович, сами все увидите.

Краснеет быстро, отметил худрук — значит, врет. Актерский натренированный аппарат не может подавить в ней проявление органики, естества — значит, аппарат недостаточно тренирован. Честная она, честная, блин, от рождения, отметил худрук и подумал о том, что не знает, что лучше для артиста: быть честным или уметь, когда надо, легко и непринужденно лгать? Перекинул вопрос на себя и понял, что умение мастерски — чтоб поверили! — лгать и перевоплощаться на сцене есть все-таки неоценимое его актерское богатство. Природа его таланта.

— Я приду, — сказал он. — Приду, когда Саустин позовет. Сам не полезу. Потому что, знаешь что, «дуракам полработы не показывают». Верная поговорка. Согласна?

Снова дернулось в ней желание рассказать ему все как есть. И снова не смогла.

— Наверное, — сказала она и сделала шаг назад.

Дверь за ней бесшумно притворилась, а он все еще продолжал размышлять о различиях между простым смертным и артистом. Однако, факт, она все же врет, сказал он себе в заключение. «И нечего ждать, пока Саустин на репетицию позовет. Обнулиться надо, долой бронзу, — усмехнулся он про себя, вспомнив предложение Осинова. — Надо будет нагрянуть. Налететь долбаным тайфуном, накрыть, разобраться в шедевре самому… А что делать с Романюк? Куда ее поселить?»

Спросил себя и вдруг сам себе легко ответил, схватился за телефон, чтоб сообщить, но сам себя тормознул. Ответ оказался столь неожиданным и рисковым, что торопиться с ним никак было нельзя, надо было еще раз все обдумать. И потом — согласится ли она? Согласится, он уговорит. Не уговорит — ей же хуже. Ему, кстати, тоже, подумалось напоследок.

30

Спустилась в гардероб, молча оделась, кивнула охранникам, погладила Зуя, вышла в город и свет.

Мысли вихрились, сшибались в голове, одна хуже другой.