Армия жизни

— И то, что кто-то написал на стене «панк», не означает, что все панки такие. Меня больше всего поражает отношение старших к этому. Если они воспитывались в других условиях и вели себя по-другому — это не значит, что нынешняя молодежь, воспитавшаяся по-другому, должна вести себя точно так же, как и они. Что касается фанатизма, например. Так хорошо было, когда основали эти клубы болельщиков! У нас на стадионе «Динамо» были такие вещи. Мы заранее собирались, за час на трибунах. И вот перед матчем к нам подходят местные органы милиции, директор стадиона. С нами провели беседу. И все было хорошо. А потом резко назад. Я просто таких вещей не понимаю. Как так, не разобравшись…

— Скажи, а тебя не смущает процесс поглощения людей вещами? Что иногда уходит из жизни духовное начало.

— Это сложный вопрос… Мне кажется, это зависит не от молодежи. Какими мы видим старших, такими и мы становимся. Волей-неволей. Вы хоть чуть-чуть знаете, откуда пошли панки?

— Да, знаю.

— Молодежь там уходила из дома из-за непонимания родителями. А это и у нас бывает. По себе знаю. Когда тебя не понимают, хочется уйти куда-то. Не понимают самые родные, естественно, тебя влечет туда, где бы тебя всегда понимали, где ты был бы всегда своим. А то тебя дома не понимают, на стадионе не понимают, что еще остается делать? То есть мир взрослых становится для тебя какой-то полосой отчуждения. А это, я считаю, очень плохо.

— Скажи мне, как ты думаешь. Пройдет время, ты вырастешь. Будет ли какая-то польза от того, что ты был фанатом, потом панком, музо-фанатом и т. д. Останется от этого какой-нибудь след в жизни?

— А вы думаете, мы об этом будем судить?

— Но сейчас ты как думаешь?

— Я, допустим, своим детям ничего не буду запрещать. У меня есть брат двоюродный. Мать у него такая паникерша: вот он фанат, он общается незнамо с кем. А его отец говорит: «Света, это все детство, это пройдет». Эти слова ощутились на мне. Я один раз вышел из возраста, другой раз вышел из возраста… То есть, я вам скажу, такие вещи запрещать никогда не надо. Запрещать надо нацизм, когда подростки, не знаю, чего хотят, и из удовольствия кричат: «Гитлер наш папа». Атакие течения, как наши… Со временем это все равно пройдет. А что касается следа в жизни… Вы считаете конкретно для меня или вообще?

— И для тебя, и для поколения. Для твоего круга.

— Мне кажется, что мы очень часто будем об этом вспоминать, но особого места вжизни это не займет.

— Алексей, как, по-твоему, твое поколение отличается от нашего, допустим, поколения?

— Конечно.

— Чем?

— Когда вы вырастали, не было такого достатка, как сейчас. Ваше поколение — только комсомол образовался, у вас был ваш личный энтузиазм.

— Алексей, что мне 100 лет, что ли? Комсомол-то образовывался намного раньше.

— Нет, я имею в виду тех, кто был молодым лет 40 назад.

— А, ну да…

— Ну, как мой дед. Комсомольские стройки, энтузиазм. Сейчас все по-другому. Попробуйте сегодня кого-нибудь отправить на стройку, не заплатив ему.

— Ты был на БАМе?

— Нет.

— Я там провел месяц. Там удивительные ребята. Они были одиноки в своих больших городах, а там они все на виду, там они общественно важны. Так что все сложнее, чем просто деньги.

— Но все равно, огромная разница между нами и вами. Именно поэтому у нас возникают все конфликты со старшим поколением. Мы живем в иное время, чем они, и разные вещи вокруг нас происходят. Я всегда говорю родителям: если бы вы жили в наше время, то с вами было бы то же самое. Я просто уверен в этом. От этого никуда не денешься.

Еще разговор. Нелегкий для меня. Каждый четверг обязательно звонили взрослые, чаще всего с советами и пожеланиями, как надо воспитывать молодежь. И каждый раз мне приходилось, извиняясь, напоминать, что телефон этот — для молодежи. А то им будет трудно пробиться сквозь наши длинные серьезные размышления.

Но этот разговор я не посмел прервать:

— Они называют себя системой и обычно собираются в (мне назвали кафе, о котором я давно слышал). Я спросила, что вы там делаете? Она отвечает: пьем кофе, едим коржики.

— Но, как я знаю, в этом кафе больше ничего и нет.

— Она нам говорит: там все хорошие люди, интересные люди… Но у нас есть знакомые, которые были за границей, видели таких же хиппарей. Ходят ободранные, непричесанные. Муж сказал: все, мать, у нас с тобой больше нет дочери.

— А вы не преувеличиваете опасность?

— Как только она начинает говорить со своими подружками по институту, у меня волосы дыбом встают: «герл», «гуляем на стрите».

— Но когда мы были молодыми, у нас тоже были всякие жаргонные словечки.

— У нас ничего такого не было.

— Уверен, что были. Ведь слово «чувак» вошло в употребление среди молодежи вашего поколения, сегодняшних сорокалетних.

— Сравнили… «Чувак» — это безобидно. Шутка, не больше.

— Словечки — это все-таки не самое страшное. По аналогичным историям знаю, что самая большая беда наступает тогда, когда человека отлучают от собственного дома и тогда родной дом становится чужим и холодным.