Арминута

Ближе к одиннадцати священник погасил свечи и выпроводил нас. Винченцо остался один под застывшими взглядами статуй. Это была его последняя ночь на земле,

От утренней проповеди в моей памяти осталось лишь несколько слов о потерявшихся без верного и надежного пастыря заблудших овцах, которых всемилостивый Господь благодаря нашим молитвам примет в свои объятия. На выходе нас встретил ливень и хоровод черных зонтиков, рассыпающихся в соболезнованиях. Незнакомый мужчина, не находя слов, расцеловал меня в обе щеки и пробормотал что-то обнадеживающее: наверное, как-то почувствовал, что я тоже член семьи.

На кладбище дождь перестал. С Винченцо остались только мы, да еще в какой-то момент на другой стороне могилы возник мой отец-карабинер, вцепившийся рукой в воротник застегнутой до самого подбородка куртки. Он легким кивком поприветствовал меня и даже открыл рот, словно собирался заговорить, но тут же снова закрыл его. Как и сказал Никола, он отрастил бороду и выглядел неухоженным. Я почти не отреагировала на столь желанную встречу и не стала подходить, не очень понимая, о чем спрашивать, а через пару минут он исчез.

Приехали и цыгане. Они стояли в стороне, подставив лица солнечным лучам. Их было четверо: думаю, все ровесники брату, кроме одного, в сиреневой рубахе с глубоким вырезом, выглядевшего более взрослым, – тот прижимал к груди траурный венок. В до блеска начищенных ботинках, с зачесанными назад набриолиненными темными волосами, одетые, как на праздник, они отдавали приятелю последнюю дань уважения.

За оградой их ждали вольно пасшиеся кони.

21

Мы вернулись в промерзший дом. В ту ночь в горах выпал снег, а долину за несколько часов всю исхлестало порывами ветра. Звенели оконные стекла в разболтанных рамах, комнаты продувало сквозняком. Вдова, приглядывавшая за Джузеппе во время похорон, принесла малыша наверх, но стоило ей протянуть его матери, как та отвернулась. Адриана тоже отказалась заниматься братом. Тогда я подхватила его, уселась на стул и откинулась назад, прислонившись головой к стене. Я едва держала его, но он почти не шевелился, понимая, что может упасть. Соседки с других этажей приготовили нам еды, поставили на стол вино и лимонад – не знаю, съел ли кто-нибудь хоть кусочек.

Через некоторое время Джузеппе заерзал, попытался слезть, и я спустила его на пол. Он подполз к одетой в черное матери, вопросительно уставившись на нее своими огромными глазами. Она, конечно, должна была заметить его даже с высоты своего отчаяния, приласкать, взять на руки, но вместо этого поднялась, обогнув малыша, и забралась в постель, где пролежала целые сутки. Соседки по очереди предлагали ей горячего бульона, как роженице, но она только кривилась.

Следующие несколько дней то одна, то другая приглашали нас завтракать, обедать или ужинать. Я предпочитала остаться дома, перекусив куском хлеба и тем, что приносила с их кухонь Адриана.

Ночью мне показалось, что Винченцо ворочается под одеялом, словно его смерть была дурным сном или чьей-то нелепой шуткой. В какой-то момент я даже явственно почувствовала, как по комнате пронеслась волна его запаха, а потом меня вдруг разбудило его дыхание, как в тот раз, когда он пришел ко мне в темноте. Тем труднее было возвращаться к реальности, в которой его больше не было.

Впрочем, в долгие часы бессонницы мои мысли занимал не только он. На кладбище я едва заметила отца, но теперь снова, все чаще, видела его полускрытое бородой лицо, суровый взгляд – хотя, наверное, скорее, разочарованный. Я была уверена, что он и сам отказался бы разговаривать со мной из страха, что я снова попрошу забрать меня домой. А может, его глаза говорили о чем-то еще? В них застыл молчаливый укор. Что, если именно он принял окончательное решение меня вернуть? Раньше я почему-то не думала о такой возможности. Но в чем тогда моя вина? Неужели ему рассказали, как я целовалась в школьном коридоре? Нет, как-то маловато, чтобы отказаться от дочери, – это способна понять и такая наивная девчонка, как я, пусть даже ночная темнота стократно увеличивала мои возможные преступления. В общем, если что-то и было не так, я этого не вспомнила.

Поначалу мать большую часть времени проводила в постели, лежа на боку с открытыми глазами. Джузеппе всегда был рядом с ней, но старался не беспокоить, тем более что последние капли молока, которые он высасывал из ее груди еще пару дней назад, теперь окончательно иссякли. Он то приваливался к ней, согревая своим теплом, то перебирался туда-обратно через ее неподвижное тело, но она ни разу не обернулась. После нескольких бесполезных попыток он совсем отчаялся и теперь даже не пытался привлечь ее внимание, но иногда вдруг начинал кричать, и я бежала в спальню, не зная, чем помочь, а она только смотрела мимо. Тогда я брала Джузеппе на руки и уносила его прочь.