Арминута

А вот Винченцо не смог удержаться за друга: его руки разжались, и он пролетел несколько метров над осенней травой до самой ограды коровьего загона. Не знаю, видел ли он в краткий миг до приземления, куда именно придется колючая проволока, и теперь напоминал ангела, слишком уставшего, чтобы в последний раз взмахнуть крыльями, перелетая границу между жизнью и смертью. Железные шипы глубоко вошли в горло, вспоров трахею и порвав артерии. Голова перевалилась на одну сторону изгороди, а тело с безвольно согнутыми в коленях ногами повисло с другой. Коровы, должно быть, обернулись взглянуть на него, а потом снова опустили головы и принялись жевать. Когда я выскочила из машины, хозяйка фермы так и стояла, опершись на вилы, остолбеневшая перед лицом смерти, обрушившейся на ее поле.

Полицейские велели дожидаться врача. Прислонившись к дереву, я снова оглянулась на Винченцо. Не знаю, почему его не прикрыли: он по-прежнему висел на колючей проволоке, открытый всем досужим взглядам, словно бессмысленно, ненужное пугало, и легкий ветерок время от времени играл подолом его рубашки.

Я сползла по стволу, ощущая спиной неровности коры. Где-то неподалеку зарыдала мать, подвывая, как нанятая плакальщица. Потом тишину наполнил низкий голос, пытавшийся ее утешить. Время от времени к небесам летели богохульства, которые отец сопровождал угрожающими жестами в адрес Бога. Окружающие тут же хватали его за руки, пытаясь успокоить.

Потом я легла на бок, сжавшись в комочек прямо поверх суетливого движения крошечного травяного народа. Иногда кто-нибудь замечал меня, подходил ближе. «Арминута», говорили они, или «сестра». Я слышала их, но как сквозь оконное стекло. Они касались моего плеча, волос, наконец взяли меня под мышки и потянули, чтобы по крайней мере усадить: наверное, считали, что не годится вот так лежать на голой земле. Рассказывая друг другу об аварии, они и не думали скрывать подробности, будто меня рядом не было. Спрашивали, воровали ли парни раньше: один клялся, что да, но не знал, где и что, а полицейские тем солнечным утром нашли только две удочки да пакет с выловленной в реке щукой – они были приторочены к скутеру. Может, брат хотел принести ее нам к ужину, как прошутто? Двое из собравшихся зацокали языками: они еще никогда не видели в наших местах таких огромных рыбин.

Спустившиеся с гор тучи закрыли солнце, внезапно похолодало. Меня хотели проводить на ферму, попить воды, но я отказалась. Через некоторое время подошла крестьянка с чашкой парного молока.

– Держи, выпей, – предложила она.

Я покачала головой, но что-то в ее лице или, может, ласковое поглаживание по щеке, убедило меня попробовать, однако, сделав глоток, я ощутила только вкус крови. Протянула чашку обратно, и в нее сразу же закапал дождь.

Винченцо так и не вернулся домой: у нас попросту не было места для прощания. Он лежал посреди приходской церкви в грубом еловом гробу, одетый в футболку и недавно купленные джинсы-клеш. Патологоанатом из жалости зашил ему зияющую рану на шее, но швы только сильнее напоминали о железных шипах, оборвавших его полет. Такие швы не исчезают со временем, как не исчез и рыбий хребет на виске. Из-за курившегося ладана лицо выглядело опухшим и посиневшим, не считая нескольких неожиданно белесых, почти зеленоватых пятен.

Адриана узнала последней и долго рыдала, распластавшись на пустой постели брата.

– Как же я теперь верну тебе деньги, что ты мне одолжил? – повторяла она в пустоту, потом заметалась по комнатам, лихорадочно роясь в ящиках, в банках, на полках, и я увидела, как, прежде чем пойти в церковь, она сунула что-то в карман. Соседи роились вокруг гроба, складывая поближе к телу предметы, которые пригодятся Винченцо в загробной жизни: расческу, бритву, носовые платки... Еще мелкие монетки: заплатить Харону за перевоз. Адриана подошла, коснулась его скрещенных на груди пальцев – и вдруг отпрянула, словно не ожидала, что они окажутся такими холодными. Потом все-таки справилась с собой и, достав из кармана колечко, подарок друга-цыгана, собралась надеть на средний палец, где брат его и носил. Это ей не удалось, и она попробовала безымянный, но кольцо влезло лишь на мизинец, да и то не до конца. Тогда она слегка повернула серебряный ободок, чтобы была видна гравировка.

На панихиду остались немногие: родственники и, может, пара окрестных старух, чьим единственным развлечением было глядеть на покойников. Пришла и синьора Перилли, только она вместо того, чтобы перекрестить тело, как все остальные, постояла рядом с ним несколько минут, а потом поцеловала Винченцо в лоб.

Бабушка с дедом, родители отца (только такая трагедия могла заставить их приехать из своей горной деревушки), сидели рядом с уснувшим вечным сном внуком. Я никогда раньше их не видела, не знаю даже, помнили ли они о моем существовании. Адриана, правда, шепнула им, как меня зовут, но, судя по отсутствию эмоций, они сочли меня не стоящей внимания и снова замкнулись в себе. А родители моей первой матери давно умерли и теперь, конечно, не могли ее поддержать.